2004 года я и мои ровесники ждали со смешанными чувствами. С одной стороны — ура! — закончатся бесконечные уроки, контрольные и экзамены, и мы, наконец-то, станем взрослыми.

Почему-то тогда наивно казалось, что именно с окончанием школы ты становишься взрослым, а значит, можешь делать «все, что захочется». Все строили планы на поступление, мечтали покорять большие города, найти новых друзей и непременно встречаться каждый год. С другой стороны, за этой эйфорией мы прятали свою растерянность и неуверенность: в том, что сможем, что справимся, что еще увидимся.

И вот прозвенел последний звонок, пережиты экзамены и встречен рассвет после выпускного. Потом поданы документы в вуз, пройдено вступительное собеседование и…вот оно, 1 сентября 2004 года, начало нового этапа в жизни. Немного похоже на «первый раз в первый класс»: те же радостные лица, те же напутствия будущих учителей (только теперь их надо называть преподавателями), тот же интерес — «а что дальше?». А дальше…

Общая эйфория вдруг начала сменяться напряженными лицами, непонятными обрывками фраз о том, что «заминировали, захватили, взорвали». И чем дальше, тем реже слышался смех в коридорах, тем более вытягивались в гримасе непонимания и неверия в происходящее лица. Вдруг вскочили и выбежали из аудитории, в которой нам торжественно вручали зачетки, тогда еще незнакомые мне две девушки. Потом выяснилось, что они из Беслана, и у обеих в школе остались младшие братья. Один из них погиб.

Если честно, то прошедшие после этого три дня я помню довольно смутно, как будто тогда еще не осознавала масштаба трагедии, не смотря на свой уже 16-летний возраст. Помню только опустевшие улицы города и доносившиеся из всех открытых окон новостные сводки о том, сколько человек загнали в спортзал, скольких расстреляли, какие силы стянуты к школе, какие планы принимаются, чем занято руководство республики. Еще помню, как в один из этих дней решила зайти в свою школу, наверное, хотелось там спрятаться от всеобщего напряжения, но меня быстро развернули домой.

В первые минуты, когда только поползли слухи о том, что «какую-то школу где-то в республике захватили террористы», в паническом отупении находились абсолютно все. Ведь мы сами только что оттуда, еще пару месяцев назад «сдували» со шпаргалок. А у многих, как и у меня, в школах на линейках в тот день были младшие братья, сестры и родители, пришедшие с ними или работающие там. Потом выяснилось, что школа первая, но опять-таки было неизвестно где. Моя близкая подруга, бок о бок отсидевшая со мной 5 лет универа и закончившая первую городскую школу, в панике пыталась дозвониться выпускнице-сестре, и первым ее чувством, когда прозвучало слово «Беслан», было облегчение. Она называет это эгоизмом. Другая моя однокурсница, сейчас уже мама двоих малышей, говорит, что до последнего не верила, что погибнут дети, даже когда начался штурм, казалось, что их это не коснется.

Иногда после похорон близкого уходит детская боязнь покойников, но в то же время уходит и вера в то, что «с тобой это не может случиться». Думаю, после Беслана уже никто не будет верить, что «дети не могут погибнуть». Одна моя одноклассница недавно призналась, что после тех событий до сих пор не может смотреть фильмы про войну. Не важно художественные или документальные — сразу всплывают кадры из Беслана 2004-го и перехватывает горло.

Я никогда не была в разрушенной школе. Но в пятую годовщину увидела Город ангелов. Невозможно передать ощущения, когда на тебя смотрит такое количество детских глаз, но с фотографий на памятниках. И в какой-то момент даже начинает казаться, что ты не имеешь право жить и быть счастливым, если их уже нет. Они так и не закончили школу, не придумали, куда поступят, не встретили выпускной рассвет на берегу Терека. Им даже не успело показаться, что, закончив школу, они станут взрослыми…
Ксения 15-Захватаева