Когда оконные стекла дрожат от приближающихся раскатов грозы, которая, беспощадная и яростная, сулит «разрушить до основания» и погрузить в небытие, как Атлантиду, проклятый и отринутый провозвестниками этой грозы «старый мир», остаться «над схваткой» в гордой позе философа-созерцателя невозможно. Даже если ты этого очень хочешь, а в сердце — разлад, смятение и искреннее нежелание делать выбор. Или ты на одной стороне, или на другой — и третьего не дано, и не спрятаться от тяжелой поступи Эпохи и Судьбы за щитом из любимых книг с золотым тиснением на корешках, в кругу света от нарядного абажура.

Эта роль — роль молодого осетинского интеллигента Владимира Абаева в спектакле «Перед грозой» по роману Езетхан Уруймаговой «Навстречу жизни» — стала одной из первых, сыгранных на сцене владикавказского Русского театра актером Вячеславом Вершининым. Тоже тогда совсем молодым, двадцатипятилетним, только-только начинавшим работать в нашем «городе на Тереке», куда приехала в 1967 году из Смоленска актерская супружеская чета: он и его «вторая половинка», так же безоглядно и солнечно влюбленная в свою непростую профессию красавица Александра Вершинина-Турик… За эту роль Вячеслав Вершинин был удостоен Государственной премии имени Коста Хетагурова.
А потом были другие роли. Десятки. Сотни. Самых разных. Доводилось ему, например, играть даже Ленина в «Синих конях на красной траве». Об одних, несмотря на то что критики их дружно хвалили, а зал театра на этих спектаклях неизменно был переполнен, сам Вячеслав Григорьевич сегодня отзывается категорично и очень сурово. Может быть, даже чересчур сурово: «Проходные роли. За них мне стыдно…» О других вспоминает с теплотой в глазах, как о любимых детях, успех которых выстрадан и выпестован сердцем. А это и Шервинский в булгаковских «Днях Турбиных», «рыцарь с надорванной душой». И цинично-обворожительный авантюрист Аметистов из булгаковской же «Зойкиной квартиры». И добрый светлый чудак Тевье из спектакля «Мир вашему дому!» по Григорию Горину — образ, поднимающийся до пронзительно трагедийных высот. И Иван Грозный в «Василисе Мелентьевой», просто потрясший и ошарашивший в свое время столичный театральный бомонд на московском фестивале «Островский в Доме Островского». Великолепный, трагический, страшный — и пробирающий зрителя до озноба Грозный. Не гротескный кровавый тиран-самодур, а человек умный, тонкий, глубокий, искренне радеющий о славе и величии Руси, неспособный на нравственный компромисс, страстно и жадно взыскующий тепла и любви… И сполна познавший: абсолютная власть — это тяжкое и жестокое бремя, это крест и проклятье, это черный огонь, выжигающий человеческую душу изнутри…
Народный артист Северной Осетии и России. Блистательный актер. Режиссер. «Звезда» и мэтр труппы Русского театра. Кумир уже не одного поколения зрителей республики. Интеллигент старой, классической российской закваски, невольно заставляющий вспомнить лучших героев Чехова — тех, что «по жизни» бойцы. Безумно интересный собеседник…
19 января ему, Вячеславу Вершинину, исполнилось 70. А отдано им служению сцене уже без малого полвека, и ровно 45 лет из них — сцене нашего Русского театра… И юбилейное интервью «СО» с Вячеславом Григорьевичем тоже получилось именно о том, что такое для него, Мастера, Театр. И о том, что сегодня в России, где длится и длится непростая, полная горьких драматических изломов «эпоха перемен», театр должен быть «на переднем крае» битвы за человеческое в человеке…
— Родились вы, Вячеслав Григорьевич, в Киргизии, выросли и закончили театральную студию на Украине, работать начинали в Смоленске… А «второй родиной», в итоге, для вас стала Осетия. Как получилось, что судьба привела вас на Кавказ?
— В 1940 году мою маму, выпускницу Кировоградского педагогического техникума, направили на новую границу с Польшей — преподавать в начальной школе. И там она познакомилась с отцом. Он закончил в Москве строительный институт, получил звание лейтенанта-сапера, и его тоже послали на границу, под Белосток… Весной сорок первого, когда уже витало в воздухе, что война вот-вот начнется, отец отправил ее — а она как раз была в положении, готовился появиться на свет я— к бабушке, маминой маме.
И тут — война. Тяжело ранило отца. Он попал в госпиталь-эшелон на колесах, и получилось так, что этот эшелон, под бомбежками, проходил недалеко от того места на Украине, где была в это время мама. Отец понимал: когда немцы эти территории займут, то обязательно узнают, что она — жена пограничника. И, загипсованный, нанял на станции пролетку, примчался за мамой и ее с собой забрал. Шесть суток она ехала в этом эшелоне, в тамбуре, пока он не пришел в Краснодар… И, в итоге, оказалась в эвакуации в Средней Азии: туда уже уехала ее невестка, жена старшего брата. Сначала попала в Фергану, а потом ей предложили какую-то работу в школе в киргизском городе Токмак. И там я родился.
Через два года, когда немцев выгнали из Кировограда, мама вернулась на родину. Так что вырос я на Украине. Пошел там в русскую школу, после школы, по маминому настоянию, поступил в политехнический институт. Потому что она очень не хотела, чтобы я стал актером. А меня, наоборот, очень к этому тянуло. И я все-таки на втором курсе бросил институт — для мамы это был колоссальный удар — и поехал поступать в театральную студию при Харьковском театре имени Шевченко.
Это был «музычно-драматычный» театр: нас учили хорошо петь, двигаться на сцене, танцевать… Студию я в 1963 году закончил с отличием. Было приглашение в три театра: в Житомир, в Черновцы и в Луцк. Но мы с нашими девочками, студентками-выпускницами, попросились в Смоленский драмтеатр, который как раз приехал в Харьков на гастроли. А в 1965-м туда же приехала на работу, после окончания учебы в Волгограде, Александра Николаевна. Мы познакомились, поженились, проработали в Смоленске до 1967 года. А в 1967-м приехали в Северную Осетию, по направлению актерской биржи труда.
— Владикавказ вас встретил радушно?
— Очень. Был как раз август — прекрасное время, приняли нас в театре просто замечательно, жили мы в гостинице «Интурист»… Худруком Русского театра была тогда Зарифа Елбыздыкоевна Бритаева. Если честно, первая встреча с ней нас немножко напугала: она ведь была с виду суровая такая, очень прямолинейная, даже жесткая… Саша говорит: «Давай уедем». Но потом мы подумали — и остались. И хорошо, что остались. Потому что она, Зарифа Елбыздыкоевна, оказалась на самом-то деле совсем другим человеком. Она стала для нас с Сашей матерью в театральном деле — и с таким к нам отнеслась вниманием и сердечным теплом…
А 1967 год — это был год 50-летия Октября. К этой дате театр как раз и решил ставить спектакль «Перед грозой». Был успех, была Госпремия имени Коста, которую получили мы, постановочная «команда» этого спектакля… Разве можно было после такого из Осетии куда-то уехать и искать, «где лучше»?
— Актерская стезя — особая. Не жалующая людей случайных, с холодным сердцем, мстящая тем, кто работает на сцене спустя рукава, без огня, без страсти, без вечного ненасытного недовольства собой… Дежурный вопрос для юбилейного интервью, но все-таки: оглядываясь сейчас на ее повороты и «верстовые столбы», оставленные позади за эти полвека, счастливы ли вы от осознания того, что ваша судьба в профессии сложилась именно так, как она сложилась — а не как-то иначе? И в чем он, по большому счету — главный актерский секрет успеха?
— За это время я сыграл массу ролей. 224, в общей сложности. Ролей разнообразных. И грех жаловаться: как актер я очень счастлив. Правда, было среди них и немало проходных, за которые мне сегодня по-настоящему неловко. Хотя, может быть, это и здорово, что я попробовал себя во всех амплуа, но я, например, не герой-любовник, не герой социальный… Но были роли, работа над которыми стала счастьем. Если бы мне, допустим, в свое время сказали, что когда-нибудь я, всегда считавший, что «мое» — это Хлестаков, Сганарель, Шервинский, Аметистов, Тевье, буду играть Ивана Грозного, я бы не поверил. Но когда судьба тебе делает такой подарок, то чувствуешь: ты действительно что-то приобрел за годы работы на сцене. И что-то умеешь.
Чего я хотел, я в этой жизни добился. Исполнилась моя заветная «театральная мечта»: мне всегда хотелось не только играть, но и самому заниматься режиссурой. Чуть не поступил даже в свое время на заочное режиссерское отделение в Ленинградский ГИТМИК… И за то, что сегодня мне доверяют ставить спектакли, я благодарен судьбе и Русскому театру. Хотя помню, как настойчиво Зарифа Елбыздыкоевна меня от этого отговаривала: «Зачем тебе это надо? Режиссура — страшная профессия…»
Вырастили мы с Сашей сына. Одного, правда, к сожалению, — но тут уже опять она, профессия наша, виновата: у актеров редко бывает много детей. У нас сын болтался с нами по всем гастролям с трехлетнего возраста. За кулисами ночевал, спал с нами на одной кровати в гостиничных номерах… Участвовал сначала мальчиком, потом — подростком и юношей в наших спектаклях: у него ролей, наверное, 12 наберется. Но в театр я его не пустил. Потому что это очень тяжелая профессия. Профессия жестокая. В театре нужно быть сильным. Тут надо пахать, пахать и пахать, чтобы кем-то стать… И все-таки, несмотря ни на что, эта профессия — такая потрясающе интересная, что не любить ее нельзя. Особенно если ты работаешь в театре долго.
— Как режиссер вы отдаете предпочтение современной отечественной драматургии. Причем именно драматургии социальной, дышащей «злобой дня», поднимающей острые, наболевшие темы… Это — выбор сознательный?
— Да. Я хотел бы, в принципе, поставить и Шекспира, и Чехова — есть у меня какие-то задумки в этом направлении. Но сейчас меня очень волнует и мучает в первую очередь именно то, что произошло и продолжает происходить с нашей великой страной. Ее распад, горькие перипетии «лихих 90-х», трагические события в «горячих точках», межнациональные конфликты… Я пережил все это очень и очень тяжело.
И поэтому я ищу и ставлю такие пьесы, чтобы они отвечали на вопросы: а надо ли было вот так резать по живому? Чего мы добились, если сегодня я не могу спокойно и без проблем с паспортами и таможенными досмотрами поехать, как это было раньше, на свою родную Украину, в другие республики бывшего Союза, в которых наш Русский театр когда-то так тепло принимали и которые стали теперь независимыми государствами? Надо ли было так унижать интеллигенцию, учителей, инженеров, музыкантов, которые оказались вынуждены, чтобы выжить, ездить «челноками» в Польшу, Китай, Турцию и торговать дешевым ширпотребом на рынках? Надо ли было закрывать заводы, научные лаборатории?
Меня очень волнует судьба поколения, на чью молодость и зрелость все это выпало, — «потерянного поколения 40-летних», поколения моего сына. «Халам-бунду» Юрия Полякова — пьеса именно об этом, его же «Одноклассница» и «Мужчины по выходным» Виктора Мережко — об этом. Гладилинские «Афинские вечера» — тоже о взаимоотношениях между молодежью и старшим поколением, у которого и за спиной была какая-то идея, и впереди — идея…
Я не за то, чтобы мы сегодня жили так, как в советские годы. Мы жили бедно. Но, тем не менее, мы были добрее, чище, мы были богаче духовно. А сейчас, к сожалению, книгу из обихода вытесняет Интернет, дети перестают читать, каждый день с экрана телевизора почти по всем каналам, кроме разве что канала «Культура» (я его, в основном, только и смотрю, да еще — спортивные передачи), льются на зрителя потоки насилия… Я — против этого. Я не могу с этим смириться.
И сейчас я хочу поставить пьесу Александра Кутерницкого, петербургского автора — «Между чашей и губами», где продолжается эта тема. Тема раненого человека. Того, как во время распада Союза распались личности, распались души. Появились «новые богатые», олигархи, бандиты, которые лезут во власть — и пролезают, и творят страшные вещи…
— Театр в России всегда был кафедрой и рупором «разумного, доброго, вечного». Сегодня позиционируется в полный голос совсем другое: что он призван не проливать в зрительские души свет, а всего лишь служить площадкой для творческого самовыражения и экспериментаторства. Подчас — очень спорного и эпатажного… На ваш взгляд, это — просто болезнь роста или — тревожный звонок?
— Я воспитывался на традициях реалистического театра. Люблю его. И лет 15-20 назад просто в ужас приходил от спектаклей столичных «новаторов» — спектаклей, которые ставились в расчете на «избранную публику», на «тех, кто поймет»… Когда в «Вишневом саде», например, обязательно было надо показать Раневскую наркоманкой, вокруг которой вьется целая туча нечисти. Хотя Чехов был, наверное, самым влюбленным в человека писателем и драматургом… Но вот, скажем, недавно я посмотрел запись спектакля «Ричард III», поставленного театром «Сатирикон»: Ричарда там играет Константин Райкин. Гениальный, удивительный спектакль. Притом что на сцене нет реалистических, бытовых декораций, нет привычных тяжелых бархатов, плащей, кинжалов: вместо них — современные шляпы, пальто, зонтики. Но как это сделано! Как работают актеры! Или взять постановки того же Петра Фоменко — очень точного, очень талантливого, необыкновенно щедрого на придумки режиссера… Вот такие эксперименты на сцене — оправданны. Это — действительно современно и интересно.
Наш Владикавказ всегда был театральным городом. И сегодня у нас в театре зал не пустует — это радует. И вообще, мне нравятся события, которые происходят сейчас в нашей культуре. В прошлом году Русский театр отпраздновал 140-летие, нас тепло поздравила республика, у нас были интересные гастроли в Москве и в Сочи… Очень мне нравится и то, что происходит сегодня в Театре оперы и балета благодаря его новому худруку, Ларисе Гергиевой. Взять хотя бы прошедший там недавно международный фестиваль моноспектаклей — ведь не было еще никогда такого у нас в республике! И прекрасно, что есть такие начинания. И что наше Министерство культуры и правительство их поддерживают…
— И — вопрос «под занавес». Тоже, наверное, очень традиционный, но в юбилейном интервью без него, опять же — никуда: каким сам Вячеслав Вершинин видит себя «по жизни» и на сцене?
— Я по природе своей люблю свободу. И больше всего ненавижу насилие над человеком, когда его в жесткие рамки духовной несвободы загоняют. Всегда восстаю против этого, хотя и получаю за это шишки… Ненавижу войну. У меня война отняла отца, трех маминых братьев-летчиков, а всего в нашей семье погибло пятеро мужчин. Прошел Бухенвальд муж двоюродной маминой сестры — он был врачом, участвовал там, в концлагере, в подпольной работе, а потом, после войны, на родине, его законопатили уже в советские лагеря на 12 лет… И я хорошо знаю, что такое расти без отца и отчаянно, жгуче завидовать соседским мальчишкам, у которых отцы вернулись с фронта…
А что касается моей профессии, профессии артиста… Я уже говорил: она очень тяжелая и очень жестокая. И молодым ребятам, которые о ней мечтают, надо твердо понимать одно: на сцене надо быть честным. Театром, действительно, надо жить — и умереть в нем… Трудно, мало платят? Тогда уходи. Ищи себя там, где денежнее и лучше… Но если ты по-настоящему честно относишься к служению театру, тебя заметят. И ты в нем состоишься…Е. Толоконникова, «Северная Осетия»