Исследователь Алина Акоефф в интервью «15-му Региону» рассказала о реальном состоянии братских захоронений в Северной Осетии.

– Тема Великой Победы в эти дни главная в стране. Но что скрывается за внешним лоском? Расскажите о состоянии братских могил и обелисков в нашей республике.

– Это достаточно широкая тема. Общее состояние захоронений хуже, чем удовлетворительное. Это связано не с количеством памятников и их состоянием, а с неточностями. После Великой Отечественной войны было принято негласное постановление о том, чтобы не писать на братских могилах фамильные списки. Это делалось, чтобы не шокировать людей огромным количеством потерь. Впоследствии было принято два акта, которые сильно повлияли на судьбу всех братских могил. По первому не указывалось количество захороненных. А в 60-х годах приняли постановление «Об укрупнении братских могил». То есть все мелкие могилы из дальних сел свозили в райцентр и там их увековечивали. Где-то к этому отнеслись халатно и перевезли могилы лишь на бумаге, а где-то просто была путаница.

У нас по большей части та же картина, что и в других регионах. В боевых условиях никто не составлял подробных описаний о том, что с человеком произошло. Убили, похоронили и все. Если человек не умер и вернулся после ранения в часть, он должен был получить 4-5 документов, чтобы его признали живым. И, естественно, человек за это время мог погибнуть еще пару раз в других местах. А документы на него все это время шли. Таким образом, на одного человека может оказаться 4-5 совершенно противоположных документов. По одному он может погибнуть в Нарте, во втором – в Краснодарском крае, а по третьему – вообще в Берлине. Это все создает путаницу и неточности.

– Кто в первую очередь должен следить за состоянием памятников и обелисков?

– Это тоже очень сложно. До 2013 или 2014 года памятники и обелиски курировали городские муниципалитеты и комитет по охране памятников культуры. Потом с появлением федерального закона «О выявлении воинских захоронений» получилось так, что с одной стороны эти памятники подпадали под 73-й федеральный закон «Об охране объектов культурного наследия», с другой под закон «О братских захоронениях».

Проблема в том, что 73-й ФЗ обязывает комитет по охране памятников, в нашем случае Министерство культуры, отвечать за эти захоронения. А по другому закону за них отвечает АМС населенного пункта, на территории которого стоит то или иное захоронение. При этом, насколько я знаю министерство культуры передало все полномочия по охране воинских захоронений АМС тех населенных пунктов, где они находятся. Также не ясно, как быть с приграничными захоронениями. Условно говоря, между Дигорой и Чиколой есть братская могила, и кто за нее отвечает, не прописано. Также закон не прописывает, что делать, если населенный пункт, на территории которого расположено захоронение, заброшено. Например, могила в местечке Саур – маленьком рабочем поселке лесорубов, который не существует с 60-х гг. Кто за нее отвечает? Уж никак не АМС селения Саур. По идее этим кто-то должен заниматься из администрации района или правительства. 

– В каком районе лучше всего обстоит дело с братскими могилами, где лучшего за ними ухаживают?

– Для того чтобы ответить на этот вопроса, мне нужно объездить все. Моих личных физических сил на это не хватает.  Я не могу сказать, что все плохо или хорошо. Точечно сейчас хорошо в Гизели. МВД решило благоустроить памятник Барбашову и расположенную рядом братскую могилу На 98% свой долг перед похороненными в этой могиле мы выполнили, потому что установили большое количество имен. Совсем все плохо во Владикавказе. 1270 человек – примерно столько погибло и похоронено на территории города. Увековечено из них, то есть имеют памятники или таблички, человек 10.

– Есть ли какие-нибудь данные по общему количеству братских могил в республике?

– Есть официальные данные, но они расходятся с действительным количеством братских могил. Не намного, но число не совпадает. Например, официально по Владикавказу проходит одна братская могила, а реально их было 7. По идее их сейчас должно быть 3 с учетом обрывочных данных о перезахоронениях, а она всего одна.

– Достаточно долгое время вы активно поднимаете проблему запущенного Госпитального кладбища, где похоронены сотни защитников Владикавказа. Удалось ли продвинуться в решении этого вопроса?

– Нам удалось только договориться о том, что к 9 мая там будет установлен обелиск или памятник. Но мы сами же приостановили работы, потому что хотелось досконально разобраться с тем, что там происходило. Есть свидетельские показания, что была попытка перезахоронения, но она была неудачной. Раньше там было 27 братских могил, и какая-то часть из них, возможно, перенесена, а возможно, и нет. Поэтому решили отложить этот вопрос на год. За год проведем исследование, потом уже будем решать ставить там памятник или не ставить. В прошлом году мы начали работу по описанию этого кладбища, перебрали где-то 1/6 его часть, прикрепили к каждой могиле свои GPS координаты, сфотографировали их, описали, кто там похоронен.

Я очень надеюсь, что кладбище удастся сохранить, потому что оно уже само по себе памятник и один из двух дореволюционных некрополей, сохранившихся во Владикавказе, не говоря уже о том, что там есть потрясающие архитектурные памятники. Мы продолжим работу. Даже если не сможем отстоять кладбище, у нас хотя бы останется карта захоронений.

– Вы являетесь создателем такого уникального проекта, как «След войны». Расскажите о проделанной работе.

– Мы берем Книгу памяти как основу, берем снимки захоронений (там, где они есть) и дальше каждую фамилию пробиваем по архиву министерства обороны и по наградному архиву. Вот, условно, солдат Мамонтов. На него может быть донесение, что он похоронен в Рассвете, ровно через два дня может быть донесение, что он похоронен в с. Нарт. Никаких других документов на него вообще нет. Есть вероятность, что он прошел всю войну, не получив ни одной медали и прожил до 1985 года. Но эта вероятность достаточно маленькая. Остается путаница между Рассветом и Нартом. Мы должны вычислить по косвенным данным, где он все-таки погиб. Чаще всего, это все-таки удается выяснить. Тогда мы составляем «чистовой» список, который обычно очень отличается от того, что указан в Книге памяти.

Позавчера я обрабатывала данные по братской могиле в Дигоре. По Книге памяти там похоронены 84 человека, но 40 из них погибли совершенно в других местах. Это подтверждают, например, более поздние награды или «миллионники» — ордена, которые вручались всем ветеранам в 1985 году и т. д. Оставшиеся 44 человека похоронены в Дигоре. Список бойцов, похороненных в Дигоре и не указанных на памятниках и Книге памяти, составляет 143 человека. В Лескене сейчас поставили памятник: было 28 человек, стало 106. В Гизели из 600 похороненных 200 нигде не числится. Или, к примеру, памятник у братской могилы на Барбашова. Образцово-показательное захоронение. А когда мы «копнули», выяснилось, что там увековечено 50 человек, из которых около 20 похоронено во Владикавказе,  а всего там похоронено около 300. Вот и получается, что процентов 20 из официальных списков выпадает, к ним добавляются от 30 до 50% тех, кто там не указан.

– Благодаря «Следу войны» любой пользователь интернета может узнать достаточно большой объем информации о захоронениях на территории республики, а также о судьбе наших земляков, погибших на чужбине. Каким образом вы собираете информацию о погибших на территории других стран?

– Все очень просто. Обрабатываем данные архива минобороны и российского государственного военно-исторического архива, который частично включает информацию о захороненных в других странах. Грубо говоря, это все данные из донесений о безвозвратных потерях, книг актов на умерших в госпиталях, приказов и донесений уточняющих потери. Все, кроме пленных. Этой частью занимается Роман Кумков, который нам отдал огромную базу по пленным из Северной Осетии. Сам он пользуется немецкой базой данных. Это так называемые «Саксонские мемориалы». Они содержат в себе карточки пленных, данные о погибших в концлагерях на территориях подконтрольных Вермахту. Мы также запрашивали архивные данные из Норвегии по нескольким уроженцам нашей республики. А Роман Кумков занимался Финляндией.

– Есть ли данные, сколько бойцов Красной Армии погибли на территории Северной Осетии, и можете ли сказать, какое количество остается в неизвестных могилах?

– Нет, так посчитать нельзя. Можно будет посчитать только после того, как мы закончим работу по всей территории Северной Осетии и сведем это все в единые цифры. Сейчас я даже приблизительно не берусь назвать число погибших.

– Сколько времени потребуется, чтобы завершить эту работу?

 – Все зависит от того, насколько это все будет востребовано. Если будет системный подход, определят штат людей, которых мы научим искать, анализировать, на какие маркеры обращать внимание, то это можно сделать довольно быстро. Мы уже завершили работу по Ирафскому району, всему Владикавказу и Гизели, частично Дигорскому району. Не так уж и много там осталось. Из сложных районов, пожалуй, только Эльхотово. Майрамадагом, насколько я знаю, занимается директор музея, и с ней работают очень хорошие поисковики. Остаются Ардон и Алагир, где порядка пяти сложных точек. Если заниматься этим постоянно, то можно закончить работу за 1,5-2 года, но опять же все зависит от того, сколько людей этим будет заниматься.

– Что для этого нужно?

– Очень мало людей, которые готовы и хотят этим заниматься бесплатно. Нужна политическая воля и желание принять ситуацию такой, какая она есть. Не делать вид, что у нас все хорошо, а понять, что есть проблемы, которые можно и нужно решить. Есть несколько этапов. Первый – это сбор и анализ информации. Он, конечно, вечный, потому что постоянно появляются новые данные, но основной массив документов уже есть, и с ним можно работать. Второй этап – смена табличек, хотя бы на главных мемориалах, а там, где их нет, нужно установить. Но это уже потом, сейчас бы сделать правильные паспорта.

– В проект «Потерянная Осетия» вы приглашали волонтеров, практикуется ли подобное в работе «Следа войны»?

– Мы привлекали волонтеров, когда работали по Владикавказу. Проблема заключается в том, что нужно работать с базами данных. С одной стороны все просто, а с другой нужно понимание происхождения этих документов, того, как они составлялись, какие у них правила подачи, как вычленять однофамильцев и т.д. Этому довольно легко научится, но волонтерами люди идут, когда у них есть свободное время, и если все не слишком утомительно. А здесь все требует очень тщательной, постоянной и въедливой работы, поэтому волонтеры просто теряют интерес.

– Вы работаете над проектом «След войны» на добровольческих началах. Предлагают ли вам чиновники, бизнесмены помощь на поддержку сайта?

– Нет. Нас поддерживает только Республиканское Министерство Образования. Они помогли открыть сайт, два года нас поддерживали. Что в этом году будет – еще неясно. Но в любом случае сайт никуда не денется, он будет существовать.

– Почему солдатскими захоронениями занимаются преимущественно добровольцы?

– Во-первых, потому что нет органа, который отвечал бы за это дело. Ни при правительстве, ни при какой-то иной структуры Люди даже не думают, что может быть какая-то проблема с захоронениями. Памятники стоят, парады проходят, – все нормально. А настоящая проблема там, куда никто не смотрит. Или не хочет смотреть.

Зарина 15-Цагараева