Кто поможет девяностопятилетнему фронтовику Плиеву из Северной Осетии?

Солдат прислал письмо. Спокойное, достойное. А читать страшно.

«Здравствуй, уважаемая редакция «Новой газеты»! Пишет вам ветеран Великой Отечественной войны Плиев Константин Давыдович. Взяться за перо заставило меня следующее обстоятельство. На днях весь мир будет отмечать 65 лет Победы. Дмитрий Медведев и Владимир Путин пообещали всех оставшихся в живых ветеранов обеспечить благоустроенными квартирами.

Но в администрации Пригородного района Северной Осетии, куда я обратился два года назад, сказали, что жилье мне не полагается, так как я не встал в очередь до 2005 года. После этого я обратился с письмом в администрацию президента РФ. Ответ за подписью некоего чиновника Журавлева был направлен в администрацию главы Северной Осетии Т.Д. Мамсурова. Оттуда местный чиновник написал на имя главы Пригородного района с просьбой разобраться по существу. Приехал даже эксперт по жилищным вопросам, составил акт о том, что мое жилье находится в аварийном состоянии. Он же сказал, что нужно еще собрать массу документов, чтобы меня как ветерана поставили на очередь. И он же сказал, что меня должны (просто обязаны) поставить на очередь.

Районный центр Октябрьское — километрах в двадцати от нашего села. В эту даль я ездил много дней, но, когда наконец собрал все необходимые справки, заведующая жилищным отделом Лариса Есиева сказала, что меня на очередь не поставят, так как дают жилье только тем, кто встал на очередь до 2005 года. Еще она сказала, что Москва издает всякие законы, а выполнять их некому и не на что.

Немного о моем доме. Построил я его шестьдесят лет назад. Стройматериалов тогда практически не было. А у меня на руках были четверо детей, старшему из которых исполнилось семь лет, а младшей дочке — пять месяцев. Ездил я сам в Сибирь, сам валил лес и вместо денег просил, чтобы мне выдали древесину. Как многодетному родителю мне пошли навстречу. Кирпича тоже не было, поэтому из земли вперемешку с соломой месили грязь, вываливали ее в формы и так получали стройматериал, который назывался саман. За шестьдесят лет дом, конечно, обветшал и пришел в полную непригодность.

Моя жена, Замира Садуллаевна, инвалид первой группы. Совсем не ходит.

Нам, старикам, зимой бывает холодно, хотя мы и живем на юге. Нас никогда, ни разу в жизни не навестили ни врачи, ни социальные работники. Никого не интересует, как мы живем, есть ли на что жить. Зато регулярно приходят за налогами. У нас старая газовая печь, и она расходует много газа, особенно зимой. В месяц приходится платить больше трех тысяч рублей. И попробуй не заплати вовремя — сразу штрафы.

…Я опять стал писать во все инстанции, вплоть до президента. И опять приезжали ко мне чиновники. И когда мне в очередной раз сказали, что надо по-новому собрать необходимые документы, я уже ничего не хотел. Ни хорошего жилья, ни-че-го. Но жена настояла, и я опять поехал в район, ходил по кабинетам, собирал справки. Пришлось даже жену-инвалида возить на машине, чтобы чиновники удостоверились: она все еще живая.

На мое 95-летие приехал какой-то человек из Пенсионного фонда. Но не для того, чтобы поздравить меня. Он даже не скрывал, что хотел удостовериться, что я все еще живой.

Недавно я получил из Германии письмо. Писали немцы, которые чувствуют вину за тех своих соотечественников, кто развязал Вторую мировую войну. Немцы прислали мне 300 евро. Они написали также, что требуют у немецкого правительства, чтобы узникам фашистских концлагерей, советским военнопленным регулярно выплачивали компенсацию за причиненные страдания.

…В действующей армии я был станковым пулеметчиком, защищал Сталинград. Потом был плен. При контрнаступлении немцев мы, небольшая группа солдат, оказались в тылу у немцев.

На себе испытал все «прелести» фашистского концлагеря. Был несколько раз на волосок от гибели. Но какая-то неведомая мне сила хранила меня.

В мае сорок пятого года нас освободили англичане. И сразу же стали уговаривать, чтобы мы остались на Западе. Говорили, что в России голод и разруха, что все бывшие военнопленные снова окажутся в лагерях, но уже советских. Но я рвался домой… После всевозможных допросов о том, как я попал в плен, меня снова забрали в действующую армию и отправили на Дальний Восток — воевать с японцами.

Я никогда ничего не просил и не брал у государства. Но почему на старости лет приходится так унижаться?

Плиев Константин Давыдович, ветеран войны и труда, проживающий по адресу: Республика Северная Осетия—Алания, Пригородный район, с. Михайловское, ул. Степная, 30

Вместо послесловия

Не помню, кто сказал: «Какая у человека XX века может быть гордость? Только сопротивляемость». Похоже, в XXI веке происходит то же самое.

Ленин говорил Кржижановскому: «Худший из пороков — быть старше пятидесяти пяти лет». А если солдату Великой Отечественной войны — больше девяносто пяти лет? Что делать: просить Бога, чтобы «снял с иждивения»? Жить «как большая, отслужившая вещь»?

За последние два года двадцать пять тысяч наших ветеранов Великой Отечественной получили квартиры. Но в списках значится еще, по одним данным, пятьдесят пять тысяч, по другим — пятьдесят восемь тысяч человек.

Сначала был указ президента Дмитрия Медведева обеспечить жильем к 65-летию Победы тех фронтовиков, которые были признаны «нуждающимися в улучшении жилищных условий» только до 1 марта 2005 года. А потом премьер Владимир Путин пообещал обеспечить абсолютно всех нуждающихся ветеранов «вне зависимости от времени постановки в очередь». Все это торжественно и с помпой показали в телевизоре.

Но вот что делать Константину Давыдовичу Плиеву? Уже дважды он собирал чертову кучу справок и дважды его дом был признан «негодным для жилья». (В редакции есть эти справки.)

В Министерстве регионального развития подтвердили: никакого переноса сроков или неисполнения решений президента и председателя правительства — «об обеспечении жильем ветеранов» — быть не может. Все очень строго: ветераны, «вставшие на учет до 1 марта 2005 года», должны получить жилье к 1 мая 2010 года. Остальные ветераны — к концу этого года. (По данным того же Минрегионразвития, правительство направило в регионы сорок три миллиарда рублей — исключительно на «предоставление жилья ветеранам».) То есть что касается федеральной власти — все предельно ясно. Никаких разночтений, допусков. Тот редкий (для возлюбленного отечества) случай, когда «да» — это «да». Более того! Это «да» подкреплено сорока тремя миллиардами рублей. И следом — твердая точка, а не запятая и «но».

Итак, теперь все зависит от доброй (или недоброй) воли местных чиновников. Которые могут дать квартиру (дом) фронтовику, а могут безнаказанно тянуть время и дожидаться, когда фронтовик Плиев уйдет из жизни и, соответственно, из пятидесятипяти— (или пятидесятивосьми-) тысячного списка фронтовиков, чьи дома или квартиры «непригодны» для жизни. (Вдумайтесь только в этот термин: непригодность для жизни!).

…Знаете, что меня в этой истории убивает больше всего? Что это происходит в Северной Осетии, на Кавказе.

Я — южанка. И знаю, что на юге, на Кавказе всегда было особо почтительное, уважительное отношение к старшим, к старикам. Неподдельное, нелицемерное, а естественное, натуральное.

Что же происходит с этим почтительным чувством сегодня? Погрязли в рутине?

Вот если это ВО ВЛАСТИ местного чиновника (чиновничества) дать девяностопятилетнему фронтовику Плиеву дом или квартиру, «пригодную для жизни», — что мешает это сделать? И что бы ни мешало — как это уживается с его, чиновника, индивидуальной совестью?

Или — совесть не передается?

Зоя Ерошок, «Новая газета»