С фотографии смотрят очень грустные глаза. Фотография старая, черно-белая, но я знаю, что глаза были пронзительно-голубые, а вихры рыжие. Это — Илья, Илюша, Илико Мсоев, брат моей бабушки Мадины. Фото довоенное. А вот военных и послевоенных нет, как нет и из раннего детства.

Младенец на дороге
…Гадзе Мсоев (мой прадед) собрался на арбе за сеном. Возле его родного села Црау в Алагирском районе Северной Осетии все горы да камни — всю округу объедешь, пока найдешь места, где можно что-нибудь накосить. А без скотины — никак. Дети малы, все приходится делать самому… Вдруг к скрипу телеги присоединился какой-то новый звук — то ли писк, то ли плач. Может, заяц в капкане, может, птица…
Спешился, пошел посмотреть. На дороге в осенней грязи шевелилось что-то прикрытое тряпьем. Пригляделся: ребенок, совсем маленький! Сколько ни кричал, сколько ни звал Гадзе его мать — никто не отзывался. Быстро темнело. Что делать? Закутав паренька в свою одежду, привез домой…
Без лишних вопросов приняла младенца его жена Госа, отмыла, смазала ссадины, переодела, напоила молоком. Только когда смыли слои грязи, разглядели, что ребенку не более трех лет, у него голубые-голубые глаза и рыжие волосы. Очень истощенный, слабенький, мальчик говорил одно-единственное слово «Итто».
— Что такое это «Итто»? Может, он пытается сказать, как его зовут? Единственное русское имя на букву «И», которое сумели припомнить Гадзе и Госа, было Илья.
— Назовем Илюшей, — решили Мсоевы. — И пусть у нас будет еще один сын!
Так в селении Црау Алагирского района Северной Осетии появился осетин с русской внешностью… Прикипела сердцем, полюбила Госа своего нового сыночка. Молчаливый, да ласковый, чуткий, Илико буквально не отходил от нее. Мать шерсть прядет, а он рядом из этой шерсти носки вяжет. Мать по хозяйству — он на подхвате. С полувзгляда друг друга понимали, он был ей ближе родных детей. Только на него, а не на родного старшего сына, могла она оставить младших. Каждый раз в тревоге замирало сердце мамы Госа, когда раздавался стук в дверь: боялась, пришли за мальчиком, нашлась родня. «Никому не отдам!» — говорила мужу.
Да и для Гадзе помощник рос — вместе с ним и в лес за дровами, и в поле, и в хлев — за скотиной убирать. Ни разу отец и мать не повысили на него голос. Не за что было, да и жалели его. Хотя со своими детьми строг был Гадзе, но Илико никогда не обижал.

«Я Мсоев!»
Родители не хотели открывать приемному сыну обстоятельств его появления в семье. Но… Мал еще был Илико, когда кто-то шепнул мальчику: «Не родной ты им!» Не знаю, что объяснил Гадзе своему сыну, да только после этого разговора Илюша, гордо подняв курносый нос, на все расспросы отвечал: «Я Мсоев!»
Так никто и не узнал, какая судьба забросила русского паренька вглубь Алагирского района: бросила ли его мать, или оставила в надежде, что добрые люди не дадут умереть, а может, и сама померла в дороге, спасаясь из голодающих районов России.
А Илико рос настоящим осетином — никто из сельчан не удивлялся, когда чернобровых танцоров сменял в искрометной лезгинке курносый парень со светловолосой головой и голубыми, как небо весной, глазами. Лишь девчата выделяли его из толпы. Запал он в душу одной девушке, да и она ему приглянулась. Отец сказал: «Давай сватов зашлем! Женим тебя. И я буду спокоен — не ровен час, что со мной случится, я уж не молод».
«Нет, отец! Поеду в Мизур, стану работать шахтером, зарабатывать, помогу семье, стану на ноги, а уж тогда… Да и брат Харитон хоть немного, но старше меня, не могу вперед него жениться. Давай его пока женим. А девушка? Девушка, если любит, подождет!»
Илико помогал младшим учиться, сыграли свадьбу Харитону. А в 37-м году по доносу репрессировали отца, Гадзе. Так что не до свадеб было. А там и призыв в армию подошел. Никому не разрешил Илико провожать себя на вокзал — одну только сестру Раю пустил. Плакала она, глядя вслед уходящему поезду, говорят, плакал и Илико. Будто знали, что видятся в последний раз…

Мы любим и ждем
Уходя, наказывал он братьям, сестрам: «Берегите мать! Не обижайте ее, помогайте. Ей очень тяжело без отца».
Только одно письмо пришло с фронта, и было оно полно тревоги о матери, о семье, о младшем брате Александре, который тоже воевал на фронтах Великой Отечественной. А потом — извещение: «Пропал без вести». Никто не поверил в его смерть. Надеялись, что он где-то раненый, без памяти, в партизанах, может, в плену…
Долго жили надеждой, часто выходила за калитку мать, смотрела на дорогу, ждала: вот появится ее Илико. Вернулись же соседские сыновья, мужья, многие раненые, искалеченные, но живые!
Пришел с фронта младший сын, Александр. Вновь вселилась в души родных надежда: «На фронте всякое бывало — сколько раз так на моей памяти: пошлют родным похоронку, а солдат-то жив-здоров, воюет, — утешал он маму. — Не мог сгинуть наш Илико! Надо только верить, надеяться и ждать!»
Верили, надеялись, писали письма, искали и… ждали.
Но не дождались…
Иногда, когда идет передача «Жди меня», я думаю: а вдруг Илико найдется, вдруг у него была амнезия, вдруг он все вспомнит, вдруг ищет родных! Вдруг… Моя бабушка не пропускает ни одной передачи. Когда Илико призывали в армию, она была маленькая, но тоже любит и ждет его.
Все дальше война. Мое поколение знает ее только по фильмам и рассказам старших. Но в Великой Победе есть и душа моего дедушки Илико Мсоева. Наверное, судьба специально свела на той лесной дороге Гадзе Мсоева с «Итто», чтобы он успел одарить светом, теплом и любовью близких людей. Жаль, не успел оставить детей. Только память. О нем помнят моя бабушка Мадина, тетя Эльза Бутаева, чья мама Рая провожала Илюшу в армию, и я тоже буду помнить о нем. Ведь нашу Победу подарили нам мой дедушка Илико, родной дедушка моей мамы Сахмарза Гадзалов, погибший в Польше, дедушка Александр и миллионы других — молодых и старых, рыжих и черных, имевших жену и детей и сгинувших нецелованными…
Пусть живет память. А значит, будут жить и те, о ком мы эту память храним. Лора Болиева, «АиФ»