В Беслане завершается 40-дневный официальный траур по погибшим в ходе теракта 1–3 сентября. Мужчины бреют бороды, женщины переодеваются в светлые одежды. Но с горем никто не прощается. Беда людей в том, что здесь им никто ничего не объясняет. Люди в полном информационном вакууме. Чтобы дать выход эмоциям, они начинают искать врагов среди своих. Народный гнев почему-то обрушился на директора школы № 1 Лидию Цалиеву. Сейчас она лежит в московской больнице, но после выздоровления вернется в Беслан — объясниться с людьми.

С раннего утра к Беслану были стянуты армейские подразделения. На дорогах стояли усиленные милицейские наряды. А в самом городе было непривычно многолюдно. Со всей Северной Осетии люди снова съехались в Беслан к своим родственникам, чтобы вспомнить о погибших. К обеду у школы №1 собрались десятки людей, и телекамеры в очередной раз начали транслировать в прямой эфир стоны и плач матерей. В соседних дворах горели костры, в огромных котлах варилось поминальное мясо.
Я стоял у дома Эльбруса Варзиева, у которого в школе погиб сын. К нему и к его родственникам один за другим подходили мужчины, склоняли головы, что-то говорили по-осетински и отходили в сторону. Женщины проходили в дом.
«Они приносят соболезнования, — объяснял мне брат матери погибшего мальчика Анатолий Гугкаев, перечисляя фамилии родственников, — Гугкаевы, Варзиевы, Борадзовы…»
А мать Зина Варзиева рыдала в комнате сына и снова пересказывала историю его гибели. Как они бежали вместе с братом Эдиком из школы. Но брат пришел живой, а Эрик не добежал.
Другой дядя погибшего, Тельман Варзиев, говорил мне: «Она почти никуда не выходит, только плачет. Мы каждые пятнадцать минут ей звоним, боимся, как бы она с собой что-нибудь не сделала».
Накануне я слышал те же слова, но совсем о другой женщине, похоронившей свою 14-летнюю дочь Сабину Мамаеву.
«Она сошла с ума, во всем обвиняет мужа Константина. Ведь это он выносил какую-то девочку, — рассказывала женщина, — и думал, что вынес свою дочь. Посадил в белую машину, а потом она пропала. Но оказалось, что в горячке Костя перепутал. А они так надеялись. Представь, у трех сестер не было детей. Только у Сабины была дочь. Да и то она смогла родить только через шесть лет после замужества. Нет, она долго не протянет, сойдет с ума».
И таких женщин, до сих пор не получивших никакой психологической помощи, в Беслане десятки. А есть еще сотни других, которых тоже мучают кошмары. Но пока стрессовая ситуация в Беслане исчисляется десятком инфарктов и тремя попытками суицида. А что будет через месяц, через год? Ведь массового медицинского обследования так до сих пор и не проводилось. Это по телевизору показывают вагоны гуманитарной помощи, и, как в советские годы рапортовали о собранном урожае, теперь рапортуют о собранных миллионах рублей для бесланцев. Но мне здесь, в Беслане, хочется закричать: «А где это все?».
За исключением иностранных денег и тех, которые благотворители раздали прямо на руки, больше ничего пострадавшим не перепало.
— После сорока дней мы начнем выдавать гуманитарную помощь, — объясняли мне в районной администрации.
— А что это будет?
— Ну, у нас есть четыре десятка велосипедов, мы их разыграем в лотерею, а еще устроим жеребьевку на цветные телевизоры!
— А деньги?
Лица окисляются, начинаются речи о том, что нужно еще раз уточнить списки и открыть лицевые счета. И это после 40 дней!
Беслан сегодня — это и восторженные телерепортажи о человеческом бескорыстии, которое так до сих пор и не дошло до людей, и кошмар, в котором продолжает жить население.
А я стою и слушаю рассказ Тельмана Варзиева о том, как его в 1993 году похитили прямо с российского блокпоста. Чтобы выкупить его из плена, семье пришлось распродать все имущество. Спустя десять лет он с трудом встал на ноги.
«Но я все готов был отдать за этих детей, — говорит он. — И все готовы были все отдать. Сколько бы сказали, мы столько бы собрали денег, и сами бы вместо них пошли в заложники! Но видишь, как получилось».
В это время старейшины говорят, что пора садиться за столы. Гости (мужчины) рассаживаются. Дядья, державшие траур, едут брить головы и мыться, а женщины берут пакеты и отправляются на кладбище.
Старейшины говорят тосты. А соседи подносят кушанья. Русский мужик Дмитрий, всю жизнь проживший в Осетии, объясняет, что по обычаю обслуживать гостей — обязанность соседей.
«Сосед всегда должен помочь соседу, — говорит он, — а ведь Россия нам даже не сосед!»
Я что-то говорю о погибших альфовцах, но он машет рукой: «Да не о том. Ты объясни, кто руководил операцией. Где был Патрушев с Нургалиевым? Где командиры второго звена?! Разве в таких ситуациях должны руководить спецоперацией местные начальники?».
Я понимаю, что отчасти он прав. И когда прозвучал последний тост с пожеланиями, чтобы в доме хозяев больше не было горя, я пожелал всей Осетии того же. Герман Петелин, «Новые Известия»