Скандал с доктором Рошалем — тяжелая, неприятная история, которая в общем-то связана с какими-то личными психологическими характеристиками доктора Рошаля. Странно ожидать такого поведения от врача, тем более детского врача, когда он стал кричать, что бесланский суд превращается в политический фарс, что это — суд над ним. Такое впечатление, что человек считал себя центром событий, не понимал, что центром событий все-таки являются расстрелянные, убитые заложники.

Если бы я была на этом суде, помимо вопросов насчет Беслана, задала бы, конечно, доктору Рошалю очень серьезный вопрос по «Норд-Осту», а именно такой вопрос: правда ли, что когда врачи московских больниц, которых заставляли писать в диагнозе жертв «Норд-Оста» слова «жертва терроризма», что, понятно, не является медицинским диагнозом и просто не позволяет в дальнейшем лечить человека, что насколько мне известно, очень много тогда врачей обращалось к доктору Рошалю, потому что они думали, что он своим авторитетом как-то переломит эту ситуацию, и он ответил «пишите «жертва терроризма».
Вот мне бы хотелось узнать, имел ли место этот эпизод, и что он тогда отвечал врачам, которые обращались к нему, потому что это очень сильно показывает — человек выступает, грубо говоря, на стороне власти или на стороне пациентов. История приглашения доктора Рошаля в Беслан, который впервые появился там, действительно, в первый день, она вообще очень странная, и я по ее поводу вот какую странную историю хотела бы рассказать. Для начала, почему там в первый день появился именно… Во-первых, насколько я знаю, существуют очень противоречивые показания насчет того, кого именно приглашали в Беслан, потому что было много показаний насчет того, что в Беслан приглашали Рушайло, а не Рошаля, и боевики кричали по телефону «я сказал Рушайло, зачем нам детский врач», и понятно, почему приглашали Рушайло — потому что этот человек, который помимо того, что он в тот момент, если я не ошибаюсь, был секретарем Совета безопасности, он при этом старый кавказский переговорщик, он очень много вел переговоров в свое время будучи министром МВД об освобождении заложников, и не всегда эти переговоры были крайне чистыми, но тем не менее Рушайло хорошо знал ситуацию, Рушайло был действительно реальным переговорщиком. Рошаль таким переговорщиком вряд ли был.
Вторая странная история заключается в том, что Рошаль показывает, что боевики его не пустили в здание, при этом параллельно существует несколько версий, несколько слухов, которые ходят в Беслане, одна из которых заключается в том, что боевики вызвали Рошаля, чтобы убить его в отместку за «Норд-Ост», а другая заключается в том, что Рошаль, опять же, сам не пошел в здание, опасаясь, что боевики убьют его в отместку за «Норд-Ост». И, согласитесь, что версия о том, что боевики не пустили Рошаля в здание, она как-то совершенно не выдерживает критики, потому что на следующий день они пустили Аушева, которого они не звали, а с точки зрения следствия Рошаля они звали, и она вообще принадлежит к числу вот этих странных версий о том, что боевики дали неправильный номер телефона, как выяснилось потом, тем не менее переговорщики в первый же день связывались по какому-то номеру телефона с боевиками, о том, что боевики не выставляли требования, хотя боевики выставляли требования, о том, что боевики выкинули из окна пустую кассету, хотя кассета была полная и так далее. Так вот, это связано с центральным вопросом, вопросом о том, как и почему велись переговоры.
Я по этому поводу хочу рассказать одну очень странную историю, которая даже не столько история, я просто рекомендую бесланским женщинам по этому поводу сделать запрос. Несколько недель назад я, будучи в Лондоне, как раз встречалась с Ахмедом Закаевым и, естественно, первый мой вопрос к Ахмеду Закаеву был вопрос о том, был ли согласен Масхадов ехать в Беслан? Закаев подтвердил то, что он говорил всегда, он подтвердил, что 2 сентября в три часа дня с ним связался Аушев, выйдя из бесланской школы, что Аушев передал трубку Дзасохову, что Дзасохов попросил Закаева передать Масхадову, чтобы тот приехал в Беслан, что Закаев обещал, что Масхадов, скорее всего, выйдет к нему на связь, что следующий созвон состоялся в 12 часов дня по времени московскому и бесланскому и в 9 часов по лодонскому, что такая разница во времени была связана с тем, что Дзасохову надо было урегулировать вопрос, может ли проехать в Беслан Масхадов и тогда Закаев в эти 12 часов дня подтвердил прежние свои слова о том, что Масхадов готов приехать в Беслан на любых условиях, главное, чтобы его просто допустили в школу. Через час, если вы помните, был штурм. Так вот, естественно, мой следующий вопрос был Ахмеду Закаеву: ну, хорошо, 2-го числа с вами связался Аушев, почему вы сами не связались раньше, почему вы сами не позвонили никуда 1-го числа, время было на вес золота, вы бы могли спасти детей? Понятно, что этот вопрос был несколько провокационный, потому что если члены правительства Ичкерии 1-го же сентября без всяких посредников начнут звонить в Беслан, то будет ощущение, что это они сами устроили этот теракт для того, чтобы его потом урегулировать, тем более, что с чеченцев такое станется. Так вот, ответ Закаева был совершенно поразительный. Он сказал, что дело в том, что 1 сентября с ним никто не связывался. Правда, с ним, сказал он, связалась Анна Политковская. Он сказал, что она позвонила ему до того, как она поехала в Беслан, что она — а Анна очень резкий человек — сказала, что это безобразие, что детей необходимо спасти, что Масхадов должен приехать в Беслан, сделать все возможное, то есть она очень резко выражалась, и они договорились о том, что они приедет в Беслан и позвонит Закаеву. Естественно, как вы помните, Политковская хлебнула какого-то отравляющего вещества в самолете и в Беслан поэтому не прилетела. И я спросила Закаева, а что, неужели больше никто не звонил? Закаев ответил, что звонил Бабицкий. Как вы помните, Бабицкий тоже был задержан и тоже не прилетел в Беслан. Вырисовывается такая очень интересная картина, что было два человека, которые позвонили Закаеву, Бабицкий и Политковская, и оба не долетели до Беслана, причем ясно, что эти люди в данном случае, оказавшись в Беслане, оказались бы не в статусе журналистов, что как раз не важно, они оказались бы в статусе потенциальных посредников. Анна Политковская — это тот человек, который оказавшись в Беслане, подошла бы к Дзасохову, тоже стала бы орать, что заложников надо спасать, Дзасохов бы сказал: — А чего делать? — А вот звонить Закаеву. — А у меня нет телефона. — А вот вам его телефон. То есть можно не хитро, два-три логических шага просчитать, что если бы Политковская 1 сентября оказалась в Беслане, то 1 сентября осетинское правительство вынуждено было бы связаться с ичкерийским правительством в изгнании.
И, согласитесь, что вот эта история, она бросает совершенно иной свет на причину, почему Политковская и Бабицкий не доехали до Беслана. То есть из переговорного процесса были исключены потенциальные переговорщики, которые реально могли спасти детей. Одновременно смотрите, в тот же самый первый день в этом переговорном процессе появляется человек, который, насколько можно судить по ряду показаний в процессе, не является реальным переговорщиком, не является переговорщиком, которого приглашают, то есть как раз бедняга Рошаль. Приглашали Рушайло, а приехал Рошаль. То есть отодвинули тех переговорщиков, которые реально могли чему-то способствовать, и втянули фигуру, которая, с одной стороны, общественно очень значима для России, Рошаль, и которая много сделала в «Норд-Осте», действительно, там человек ходил, огромное ему спасибо за все, что было сделано тогда для детей, но которая не могла обладать в реальности статусом переговорщика, которую не приглашали. Так вот, все, что я говорила сейчас, для меня это достаточное как бы логическое обоснование, можно, просто можно матерям Беслана позвонить в Лондон, сделать запрос в Лондон, спросить, наконец, попросить в каком-то письменном виде дать показания Закаева и так далее.
Вот то, что я скажу сейчас, это мое личное логическое предположение. Еще раз, ни на чем, повторяю, не основанное, кроме как на таком некотором предположении о том, что могло бы случиться в Беслане, если бы доктор Рошаль пошел к террористам. Вот как это ни цинично звучит, я считаю, что если бы доктор Рошаль пошел к террористам, то есть существовала бы большая вероятность того, что он был бы убит, был бы убит в рамках провокации, был бы убит, извиняюсь, федералами, и сказали бы, что это сделали террористы, потому что они звали, мол, гады, Рошаля, в отместку за «Норд-Ост», и немедленно начался бы штурм. Ну, еще раз повторяю, это логическая версия, которая не основана ни на чем, кроме как на этой странной истории о том, что, с одной стороны, нам усиленно создавали образ не просто жестоких террористов, бесспорно, это были звери, нелюди и так далее, но террористов, не имеющих цели, террористов, не желающих идти на переговоры, что было заведомой ложью. С другой стороны, одновременно отодвигали реальных переговорщиков или тех, кто мог оказаться посредниками для реальных переговорщиков, а, с другой стороны, втянули человека, который переговорщиком не был, но мог стать идеальной жертвой для последующей провокации. Я думаю, что доктор Рошаль так же часть этих вещей понимает, именно поэтому он в первый день не пошел туда в спортзал, и совершенно правильно сделал, потому что этим он сохранил жизнь, возможно, не только себе, но и тем заложникам, которым удалось спастись, но вот вся эта ситуация, в целом, выглядит необычайно грязной, и чтобы в ней разобраться, я, единственное, что еще раз повторяю, рекомендую матерям Беслана действительно как-то связаться с тем, что осталось от тогдашнего ичерийского правительства. Юлия Латынина, «Эхо Москвы"