В 1904 году в семье екатеринбургского банкира Кирилла Куцуковича Цегоева родилась дочь Эмилия, которой было суждено стать одной из самых заметных фигур в поэзии русского зарубежья. Ей было немногим более тридцати лет, когда она приобрела поистине европейскую известность. Не случайно оба сборника стихов жительницы Праги были изданы в других странах – в Варшаве и в Таллинне. Произведения Эмилии Кирилловны печатались в те же годы в парижских, берлинских и рижских газетах.
А первые пробы пера появились на свет в Кишиневе, куда Цегоевы переехали еще до Первой мировой войны. Эмилия училась там в гимназии. После бурных событий военных и революционных лет карта Европы была основательно перекроена и тогдашняя Бессарабия стала частью Румынии. Таким образом многие люди, даже не помышлявшие об эмиграции, оказались отрезанными от исторической родины. Позднее Эмилия все же сменила Кишинев на Прагу. Когда встал вопрос о получении высшего образования, она выбрала знаменитый Карлов университет. У нее было четверо братьев и сестер, один из братьев – Кирилл уже перебрался к тому времени в столицу только что ставшей независимой Чехословакии. Он тоже представлял собой незаурядного человека. Журналист, издатель и поэт, писавший сатирические стихи. А в какой-то период совмещал все эти занятия с ролью импресарио казачьего хора. В ту пору казаки, очутившиеся на чужбине, создавали такие коллективы и их выступления пользовались неизменным успехом.
Цегоева поступила на философский факультет. Там преподавали несколько интеллектуалов, выехавших из Советской России или высланных большевиками. Уровень знаний, получаемых студентами, был очень высок. Для россиян существовали дополнительные льготы. Они были освобождены от платы за обучение и за общежитие, а также им предоставлялась материальная помощь. Молодая республика была заинтересована в подготовке будущих кадров по всем отраслям. Скромное, но регулярное пособие выплачивалось и пожилым выходцам из нашей страны. В общей сложности на поддержку десятков тысяч людей, оказавшихся за пределами своего отечества, выделялось пять процентов государственного бюджета.
Эмилия быстро вошла и в круг земляков, увлеченных литературным творчеством. Она стала членом объединения русских поэтов, которое называлось “Скит”. На заседаниях авторы читали стихи, а затем их собратья обсуждали услышанное, не щадя ничьего самолюбия. Периодически издавались коллективные сборники, которые сейчас ценятся на вес золота у библиофилов – знатоков эмигрантской лирики. И это несмотря на то, что в двадцать первом веке в России вышла антология “Поэты пражского “Скита”. Сбылось их предсказание – “Мы вернемся стихами”.
В двадцатых годах прошлого века сформировалось два поэтических центра русского зарубежья – Париж и Прага. Парижане находились под влиянием петербургской школы (Блок, Ахматова, Гумилев), а их пражские коллеги больше тяготели к московской (Цветаева, Есенин, Пастернак). Для этих поэтов, как известно, больше характерна метафоричность и смелость словесных мазков. И эти особенности легко обнаружить в творчестве “пражан”, в том числе и Цегоевой. Обе соперничающих группы настороженно относились друг к другу, и тем важнее, что для Эмилии находилось место на страницах издававшихся в столице Франции органах русской общины “Последних новостях” и “Возрождении”. Даже самый авторитетный литературный критик “русской Европы” Георгий Адамович, от едкого пера которого не увернулись ни Газданов, ни Набоков, хоть и вскользь, но одобрительно отозвался о ней в одной из своих статей: “Ее дарование творчески подлинное”.
В 1930 году Эмилия вышла замуж за инженера Сергея Валерьяновича Чегринцева. Очевидно, они были знакомы с ранней юности, поскольку ее избранник родом из Бессарабии. Вскоре у них родилась дочь Марина. Но поэтическая нота не прервалась. Сначала Цегоева стала подписывать стихи двойной фамилией, а потом – оставлять только фамилию супруга. Под ней она более известна в литературе.
Некоторое время даже еженедельные заседания “Скита” проходили на квартире Чегринцевых. Все члены этого сообщества были людьми небогатыми, и между ними существовало правило – на каждую встречу приносить сахар и печенье для совместного чаепития. Русские поэты, жившие в Праге, с симпатией и интересом следили за тем, что происходит в СССР. Несколько человек пожелали вернуться туда. Но на расстоянии многое выглядело более привлекательным. Михаил Скачков и Борис Семенов после возвращения погибли в лагерях, а Алексей Эйснер провел за колючей проволокой шестнадцать лет.
С болью в сердце их бывшие соратники по литературному объединению встретили весть о нападении гитлеровской Германии на Советский Союз. Поэтесса Ирина Михайловская не смогла справиться с потрясением и выбросилась из окна. Прага и вся Чехословакия к тому времени были оккупированы немцами и “Скит” был вынужден прекратить существование. В каких-то мероприятиях литературной жизни, которая не затихала даже в таких условиях, его члены участвовали, но уже не в прежнем статусе. Поэт Вячеслав Лебедев впоследствии писал о том, что собираясь и выступая публично, они не сделали ни одного приветственного жеста в сторону оккупантов. Напротив, двое заплатили жизнью за “несоответствие с немецким миром”.
После освобождения страны Чегринцевы приняли советское гражданство. Эмилия стала работать референтом по культуре в организации, объединившей людей, которые последовали их примеру. Но основным ее занятием вплоть до преклонных лет стало преподавание русского языка в высших учебных заведениях и школах Чехословакии. Она пристально следила за новинками советской литературы и прежде всего – поэзии. Особенно высоко ценила творчество Беллы Ахмадулиной, стиль которой чем-то напоминал ее собственный. Как и та, Эмилия прибегала к ярким образам не ради эффекта, а чтобы точнее и полнее выразить свою мысль и добиться особой интонации. Только вот с конца тридцатых годов и до самой смерти Чегринцева перестала публиковать свои стихи. Поэт может молчать, но он не может не писать. И отсутствие публикаций никак не говорит об отсутствии рукописей.
Сразу вспомнилась история замечательнейшего поэта Соединенных Штатов, можно сказать, ее тезки, Эмили Дикинсон. После кончины американки было обнаружено тысяча восемьсот неопубликованных стихотворений, которые сегодня входят в учебные программы школ, колледжей и университетов. Поэтическое наследие Чегринцевой еще ждет своих первооткрывателей. И почему бы ими не стать представителям родины ее отца? Символично, что за год до смерти Эмилии Кирилловны в альманахе “Литературная Осетия” появилась первая в советское время публикация о Гайто Газданове и отрывки из его книги “Ночные дороги”. Заговор молчания против этого выдающегося писателя еще можно было обосновать логикой литературных чиновников – воевал на стороне белых, работал на радио “Свобода”… Но чем провинилась Чегринцева и почему тридцать два года с момента ее ухода из жизни никто не удосужился заняться поиском ее архива, – непонятно. Известно, что она скончалась в небольшом городе Наход, скорее всего жива ее внучка, о которой она упоминает в дошедшей до нас записи, да и научно-исследовательская работа в сфере славистики находится в Чехии на высоком уровне.
Я попросил своего владикавказского друга-гуманитария выяснить, знают ли в Северной Осетии о Чегринцевой. В литературном музее о ней не было известно ничего. В Союзе писателей – тоже. В Национальной библиотеке сначала замялись, но потом обратились к сотруднице, которая считается там ходячей энциклопедией, и та сообщила, что пятнадцать лет назад в журнале “Дарьял” появилась статья и подборка стихов. Но это был не плод кропотливых изысканий, а всего лишь перепечатка из газеты “Советская Россия”. И что? На этом можно успокоиться? Каждый народ, особенно небольшой, гордится теми, кто прямо или косвенно прославил его. И когда сталкиваешься с невниманием к подобным людям, становится понятно, что это самое настоящее расточительство. Слова Пушкина о том, что мы “ленивы и нелюбопытны” звучат почти примирительно. Ну, такие мы, что с нас возьмешь? Но правильнее было бы сказать “ленивы и неблагодарны”.
Одному из наших издательств, лучше всего “Ир” пора взяться за выпуск сборника стихов Чегринцевой на основе двух прижизненных – “Посещения” и “Строфы”. В интернете все это есть. Но ценнее всего разыскать неизданные произведения. А 24 февраля, в день ее рождения, можно было бы устраивать литературные чтения с докладами студентов, преподавателей и просто любителей поэзии. И в заключении – то стихотворение, слова из которого послужили мне заголовком. Сохранена авторская версия использования прописных и строчных букв.
Болезнь
Мой жар высок. Моя постель крылата.
Крепчай, крепчай, прекрасный мой недуг!
Через пятно оконного квадрата
сочится ночь непревзойденных мук.
А терпкий яд глухих четверостиший
сжигает тело, сушит мне уста.
Вскипает кровь, как ртуть, все выше, выше…
Звенит в ушах и душит темнота.
Потом опять в ознобе вдохновенья
душа кликушей бьется на листе.
Желанных слов невоплотимы тени –
вставай встречать непрошеных гостей!
И только Муза, кроткая сиделка,
снимает жар прохладною рукой.
Так дождь осенний, медленный и мелкий,
Неслышно льет над вспененной рекой.
Автор статьи: Евгений Пантелеев