Из воспоминаний гида-переводчика ВАО «Интурист» Вячеслава Коростелева

История – не наука, а лакей. Ее создатели – не Бог, а писцы. Обычные жалкие борзописцы столько раз уже перелопатили историю со дня ее сотворения, что истории как науке давно пришел писец.

Истинная же история – в устном народном творчестве: мифах, легендах, былинах и … в застольях. Вот уж где можно услышать историю без прикрас, так это в кавказских застольях: сердечных, мудрых и поучительных. И если бы краткий курс истории ВКП (б) преподавали сами очевидцы тех событий, это была бы совсем другая история!

Кавказское застолье – Альфа и Омега, начало и конец любого суждения о человеке. И даже о самом великом. Осетинские старики из Ногира вынесли в далеком 1929 году строгий партийный выговор Иосифу Сталину. И хотя эта история не вошла в школьные учебники, ее сохранила народная молва. Потому что нет на свете выше суда, чем осетинский «тархон»…

История, которую мне поведал как-то в душевном застолье мой давний друг и переводчик Слава Коростелев, касается известных и очень известных людей, но я передам ее без прикрас, насколько мне это позволит состояние послестолья.

  ***

Было это давно, в сентябре 1971 года, когда я только что окончил инфак СОГУ и начал работать гидом-переводчиком с немецкого языка в местном отделении ВАО «Интурист». Одна из первых поездок с туристами из ФРГ пришлась на престижный тур по маршруту Орджоникидзе-Тбилиси-Ереван-Баку.

В Тбилиси мы приехали аккурат 17 сентября, в день моего 22-летия, и потому, расселившись в гостинице «Иверия», я не преминул сказать об этом событии кому-то из моих туристов. Пожилые немцы, особо падкие на приключения, тут же подхватились сделать мне подарок, но я предложил им более привлекательную альтернативу – посетить, с учетом немецкого менталитета, вскладчину ресторан на самом верхнем этаже гостиницы, откуда открывался прекрасный вид на ночной Тбилиси.

Кроме нас в ресторане была еще одна развеселая кампания грузинских парней, но мы не мешали друг другу, разговаривая на разных языках. Однако в какой-то момент, ближе к полуночи, один из них подошел к нам нетвердой походкой и полюбопытствовал по поводу нашего веселья. Я сказал ему, как есть. На что он широко открыл глаза и воскликнул: «Не может быть! Сегодня у меня день рождения!..» Не знаю, почему он решил, что в этот день ни у кого, кроме него не может быть дня рождения, но мне пришлось показать ему паспорт. Это изумило его еще больше, и он щедро принес нам со своего стола несколько бутылок шампанского. Грузины подняли тост, как я догадался, за мое здоровье и я тоже послал им в ответ несколько бутылок ординарного вина.

Самое интересное было потом, когда я попросил официанта принести нам счет. Официант известил, что молодой человек, у которого тоже был сегодня день рождения, уже оплатил наш стол. Немцы, которым я перевел эту новость, тут же получили к своему удовольствию долгожданную порцию кавказской экзотики, я же полюбопытствовал о том, кто же это был. Официант многозначительно поднял указательный палец и вполголоса ответил мне: «Его имя вам ничего не скажет, но его боится весь Сабуртало!»

В Ереване нас расселили в интуристовской гостинице «Армения», сложенной из мягкого армянского туфа, который жарким летним днем так разогревался, что необходимости в сауне уже ни у кого не возникало. Мне, как работнику «Интуриста» выделили двухместный номер без подселения, но уже через полчаса позвонили из «ресепшн» и слезно попросили разместить у себя земляка, который приехал по очень важному делу.

Земляк оказался интеллигентным лысоватым профессором Тбилисской консерватории средних лет. Ему, наверное, было несколько неловко оказаться в роли просителя и потому он едва ли не с порога начал вынимать из «кейса» бутылки с разным содержимым. Я отказался было, но этикет и любопытство взяли верх, потому что я впервые увидел собственными глазами чачу заводского производства в прекрасном оформлении.

После первой бутылки, которая нас не разочаровала, профессор представился Илларионом Чеишвили, приехавшим в Ереван, чтобы забрать с собой своего учителя, знаменитого на весь мир виолончелиста Мстислава Ростроповича, совершавшего гастроли по Кавказу. Имя это мне ничего не говорило, но к середине второй бутылки в дверь номера требовательно постучали. Потом еще раз и погромче. Это было уже верхом неприличия и я встал, чтобы открыть дверь грубияну – в дверном проеме стоял невысокий пьяный армянин и ругался матом, как портовый грузчик. Я хотел было вернуть его к действительности ударом кулака, но тут он назвал имя Иллариона.

Илларион, по правде сказать, тоже не очень обрадовался гостю, который все также громко продолжал извергать русский мат, но в его гуще я все же разобрал, что Иллариона давно уже ждут накрытые столы и сам Ростропович, а он сидит тут и в ус не дует. Профессор же предпочитал остаться в номере с русским другом, который, в отличие от армян, впустил его на ночлег. Но незваный гость, имя которого я забыл или же не хочу называть по понятным причинам, оказался на редкость настойчивым. И тогда Илларион в силу, видимо, прирожденной воспитанности предложил ему такой вариант: «Я поеду, но только вместе со Славой!»

Решили, что я надену свой европейский костюм, который всегда сопровождал меня в коффере на случай официальных приемов, и выдам себя за студента из ФРГ, ни слова не понимающего по-русски. «И ты, Слава, станешь свидетелем великого лизоблюдства, на которое только способны армяне!» – торжественно провозгласил охмелевший уже изрядно профессор.

Когда мы вышли из гостиницы, наш сопровождающий, назовем его Гариком, шатко, но решительно подошел к стоявшему невдалеке «газику» с брезентовым тентом и со всей силы хлопнул по плечу спавшего на «баранке» водителя. Тот вытаращил на него гневно глаза, но Гарик уже извинялся, увидев поодаль своего шофера…

В Союзе композиторов Армении, где собралось человек пятьдесят, кутеж был уже в самом разгаре и нас подвели к изголовью шикарно накрытого стола, где сидели, как я потом понял, известный уже мне со слов профессора Мстислав Ростропович и председатель Союза Эдвард Мирзоян. Ростропович, узнав, кто я, обрадовался мне, как ближайшему родственнику, и тут же усадил рядом, довольно сносно говоря по-немецки. Радость его объяснялась тем, что ему, после года опалы, предстояло уже вскоре, в ноябре, заграничное турне по Западной Германии. И, что не менее важно, в Гамбурге, откуда, якобы, я родом, его новый немецкий друг мог прийти на его концерт даже без билета. Так совершенно неожиданно для себя я стал третьим по значимости человеком за этим историческим застольем.

Мстислав Леопольдович распорядился быстренько найти его юному немецкому приятелю немецкий же коньяк. Каково же было мое изумление, когда благородного вида тамада, похожий на киноактера, с ловкостью Амаяка Акопяна в мгновение ока извлек откуда-то бутылку «Drei Sternе», хотя я с большим удовольствием попробовал бы настоящий армянский коньяк. Но надо было играть свою роль.

И тут я увидел вдали знакомый орлиный профиль Арно Бабаджаняна, которого, в отличие от Ростроповича, знал в лицо весь Союз, и тут же запал на него. К этому времени Арно, кажется, уже написал помимо «Королевы красоты» и «Загадай желание» столь же популярные у молодых «Лучший город земли» и «Песню первой любви». Но я, конечно же, не мог знать, что Арно пишет и академическую музыку, которую исполняют Мстислав Ростропович, Эмиль Гилельс и Давид Ойстрах.

А я между тем усердно употреблял армянские деликатесы, танцуя в перерывах с очаровательной Зарой – дочерью Эдварда Мирзояна, которая училась, кажется, в Лондонской консерватории на пианистку и была не прочь пообщаться с настоящим «европейцем» на моем ломаном английском.

В какой-то момент Ростропович, раскрасневшийся от хмели и лести, которой и впрямь хватало за столом, встал решительно и, подняв бокал, сказал в наступившей тишине: «Этот немец все равно ничего не поймет, а вам я скажу, почему я попал в немилость у власти». Чудак на букву «м», конечно же, навострил тут же уши и вот, что я запомнил.

Будучи человеком знаменитым и не менее цельным, Мстислав Леопольдович Ростропович поддержал в какой-то момент диссидентствующего писателя Солженицына, роман которого «Один день Ивана Денисовича» расходился, помню, у нас в университете из рук в руки, но меня особо не впечатлил. Так вот, Ростропович как бы взял Солженицина к себе на работу дворником или же сторожем. И тот жил на даче на его харчах, чтобы не попасть в число тунеядцев. Министр культуры Фурцева лично предупреждала музыканта об ответственности, но с того, как с гуся вода, поскольку он не был партийным. И тогда он стал невыездным. Но теперь, когда Солженицину разрешили эмигрировать, с Ростроповича все же сняли запреты.

Распрощавшись за полночь с хозяевами и клятвенно заверив великого виолончелиста обязательно побывать на его гамбургском концерте, мы сели в Гариком и Илларионом в поджидавший нас «ГАЗ-69», но поехали не в гостиницу, как ожидалось, а домой к Гарику, потому что там ждал нас накрытый еще с вечера стол.

Верная жена Гарика, прикрывшись пледом, дремала на диванчике у стола, когда мы бесцеремонно ввалились к ней. Гарик тут же чудесным образом преобразился в задушевного хозяина и интересного рассказчика. И мы стали жадно пить, словно не было выпитого до этого. А мои новые друзья оживленно обсуждали выпущенную незадолго до этого в Москве пластинку с записью музыки грузинских композиторов в исполнении виолончелиста Иллариона Чеишвили. Единственной, кажется, потому что вскоре Илларион надолго уехал в Каир преподавать в тамошней консерватории.

Под утро все тот же заспанный шофер отвез меня в гостиницу, а Илларион остался у Гарика. На завтрак к немцам я пришел в нескрываемом коньячном амбре и с подозрительно смыкающимися веками. Впереди у немцев был экзотический Баку, Ростроповича ждала в ноябре музыкальная Германия, а меня на целый год- армейская муштра в солнечном Дагестане.

Пройдут годы, когда я, вспомнив эту историю, обращусь к Интернету и обнаружу для себя имена и биографии тех замечательных людей, с которыми мне посчастливилось тогда общаться, можно сказать, на равных. И будь я немного более опытным в жизни человеком или хотя бы музыкально подготовленным, разве же отдал бы я предпочтение даже хваленому армянскому долма и рядовому немецкому коньяку беседе с этими неповторимыми личностями? Ах, если бы молодость знала, если бы старость могла…

Автор: Олег Цаголов