Трехкратный олимпийский чемпион Александр Карелин стоял на трибуне в окружении даже не толпы — невообразимого человеческого роя. Присесть ему не давали. За автографами подходили все новые и новые болельщики, которые вежливо, но весьма решительно оттесняли от Карелина тех, кто уже успел сделать снимки на память, и начинали фотографироваться с борцом сами.

— Я рад, что наш борец (Хасан Бароев) достойно справился с возложенной на него задачей и…
— А человеческими словами можно? Что вы чувствовали, наблюдая за тем, как Бароев борется в финале?
— Радовался. Хасан довольно тяжело начал турнир. Для первой Олимпиады, для его возраста это нормально. Я беспокоился лишь о том, что он не сумеет справиться с мандражом, не хватит опыта и нервишек. Даже в финальной схватке — по ее началу — было видно, что нервничает сильно — попадается на своих приемах. На накате.
Сила же Бароева никаких сомнений у меня не вызывала. Сам факт, что он прошел отбор на Олимпиаду, выиграв не у кого-нибудь, а у Юрия Патрикеева, двукратного чемпиона Европы, говорит о многом. Но вы же сами знаете, что такое олимпийский финал. Там никто не может помочь — ни тренеры, ни советчики со стороны. Ты должен выйти и все сделать сам. А нервы-то продолжают гореть. Ведь все эти ребята — и Мамедалиев, и Мишин, и Бароев успели полдня — с момента выхода в финал — побыть как минимум вторыми.
— Надо полагать, выступление Бароева имело для вас совершенно особое значение?
— Не думаю, что только для меня. Тяжелый вес — этим, собственно, все сказано. На самом деле я благодарен этому молодому парню. За то, что он не постеснялся взять на себя роль лидера. За то, что вернул России пальму первенства, которую я уронил четыре года назад. За то, что теперь все глупые вопросы насчет наследника Карелина отпали сами собой.
— Согласитесь, это не могло не напрашиваться на язык.
— Сам понимаю. Обратили внимание, что на трибуне я сидел рядом с Мурадом Кардановым — чемпионом сиднейских Игр в том весе, где выступал Мишин? Именно с ним Карданов конкурировал четыре года назад за выход в сборную. Поэтому, как понимаете, следил за финальным выступлением с особым интересом. После того как Мишин победил, говорит мне: «Вот и все. Эстафету я сдал». А следом получилось и у Бароева. Поэтому я и рад. За команду, за Хасана, за его тренера Владимира Урумагова — они очень много пережили вдвоем. Рад и благодарен.
— Вам не было жаль, что в финале Бароев вышел не на Гарднера?
— Я не настолько мстителен, каким могу казаться со стороны. Хотя когда Гарднер проиграл в полуфинале Цурцумия, было даже смешно. Словно у меня день рождения — без остановки народ подходил и поздравлял меня с этим. Я же, как ни странно, не испытывал по этому поводу ни ликования, ни тем более злорадства. Подумал даже: может, я какой-то больной? Если уж другие до такой степени радуются, тоже вроде должен? А не получилось.
— У вас есть свое объяснение, почему в первую неделю Игр все складывалось для наших великих спортсменов настолько неудачно?
— Этот вопрос надо задавать не мне.
— Я имею в виду прежде всего тех, с кем вас связывают годы совместных олимпийских выступлений и дружба. Саутина, Попова, Немова… Вы понимаете, что с ними произошло?
— Конечно. Во-первых, все они сейчас находятся в том возрасте, в котором был я четыре года назад. Понимаю, что такое, когда тебя круглосуточно накачивают: что ты должен, что на тебя вся надежда, что ты — последняя опора… При этом все предыдущие годы бросают тебя на штыки, независимо от того, в каком ты состоянии — больной, здоровый. А ведь еще приходится лицом работать — где-то выступить, что-то прорекламировать. К этим ребятам нужно как-то по-другому относиться. Бережнее, что ли.
У нас ведь в Афинах самая титулованная команда. Если посмотреть, сколько в ней многократных чемпионов, людей, которые годами показывали уникальные результаты… Их совершенно по-особому беречь надо. А получается, их просто добивают.
Возможно, я лучше других понимаю, что с ними происходит. Но, знаете, мне не то чтобы жаль, а очень обидно. Жалеть ни к чему, даже Попова. Он знал, на что шел, и риск проиграть был вполне осознан. Обидно, что эти ребята не смогли оградиться от повседневности. Тратили энергию на то, на что не нужно было ее тратить. Когда выступаешь на Играх в третий, а то и в четвертый раз и не испытываешь комсомольского энтузиазма, противопоставить соперникам становится нечего.
— Как вам в Сиднее было нечего противопоставить Гарднеру?
— Да. Возможно, мне просто очень хотелось, чтобы в Афинах ни Попов, ни Саутин, ни Немов, ни Саша Москаленко не повторили моих ошибок. С Москаленко мы разговаривали зимой, в Москве, на Олимпийском балу. Он сам подошел — за поддержкой, что ли. Я тогда сказал, что никакого откровения, никаких новых знаний ему не дам. Все давно известно. Могу разве что поделиться собственным опытом. Тем, что получил в Сиднее.
А больнее всего было оттого, что я начинал смотреть Игры еще дома, в Новосибирске. Видел реакцию людей, которые не спали ночами — чтобы не пропустить ни одной трансляции из Афин. Они не понимали, что происходит. Вот ведь в чем самая большая проблема. Проблема отвыкать от того, что мы когда-то были сильнейшими. «СЭ»