Он не очень большой, нет. Бронзовый бюст высотой всего лишь в полметра, или немногим больше, на каменном постаменте высотой в метр. И установлен он не в центре города, а на одной из окраинных улиц, которой начинается дорога из Беслана в Ингушетию — менее пятнадцати километров на восток. И все же это он, Иосиф Джугашвили, прозванный Сталиным. И, насколько известно, это единственный памятник ему за пределами родной Грузии. Он — в прекрасном состоянии, и, что самое важное, под его благожелательными усами лежит много свежих цветов.

Нечего сказать, Сталин сейчас весьма популярен в Беслане, как и по всей Осетии, и, конечно, не из-за своих идеологических трудов. Из его деяний постоянно вспоминают (мы слышали это почти от каждого человека, с которым встречались) — то, как за одну ночь 23 февраля 1944 года он депортировал весь ингушский народ, а с ним и чеченский народ, и балкарский, и карачаевский, и многие другие. Всех — прочь, в далекие степи Казахстана, и каждый третий умер в пути.

Ностальгия по генералу
И сегодня этот заметный бюст на городской улице имеет лишь одно значение: напомнить ингушам, которые дерзнут войти в Беслан, что их ждет после этого. Неспроста другим историческим персонажем, которого часто вспоминают в последнее время, является генерал Ермолов, который примерно в середине ХIХ века вел от имени царя жесточайшую войну на Северном Кавказе, практически уничтожив всех чеченцев и ингушей, которых он объявил «самым подлым и презренным народом на земле».
Когда самое страшное зверское насилие обрушилось на обычных людей, как случилось с 1 по 3 сентября в этом маленьком и спокойном городе, психологических, социальных и политических ресурсов стало не хватать. Нужно было призвать на помощь историю, ища в ней нечто вроде компенсации отчаяния — способ для совершения унаследованной от предков кровной мести (адат), которая еще сохранилась в этих горах. Слово «месть» постоянно мелькает здесь. Никто, конечно, не говорит, что желает ее, но все говорят, что боятся того, что может произойти. «Здесь много горячих голов, — говорит Эльза Баскаева, главный редактор бесланской газеты «Голос Правобережья». — И есть отчаявшиеся люди, которые потеряли почти всю свою семью во время резни; были попытки самоубийства».
Понятно, что в таких условиях может произойти все, что угодно. И потом, такое впечатление, что центральные СМИ из Москвы намерены бередить души, продолжая публиковать сообщения о пропавших детях, настаивая на присутствии ингушей в группе террористов, распространяя самые дурные слухи. Кажется, что в Москве кому-то нужна новая война — совсем как террористам, целью которых было спровоцировать крупномасштабную этническую вражду».
Все, и не только российские СМИ, ожидали взрыва преследований по истечении сорокового дня после случившегося, когда должен был закончиться период траура. Но ничего не произошло. Не произошло, в частности, потому, что осетинское руководство значительно усилило полицейский контроль повсюду, но, прежде всего, потому, что люди еще слишком сильного шокированы произошедшим, и у них нет сил думать о чем-то другом.
Алик Цаголов сопровождает нас к двум символическим местам бесланской трагедии — к развалинам школы номер 1 и к новому кладбищу, на котором погребают жертв бойни. Алик говорит очень тихо, иногда плачет. А ведь он один из счастливчиков, он вышел невредимым из бойни и не потерял никого из родственников: только двое племянников его жены были ранены. Но Алик пять лет преподавал физкультуру в школе номер 1, работал со всеми классами и знал практически всех учеников, а значит всех погибших: «Они все были моими детьми».
Школа номер 1, то, что от нее осталось, открыта для посетителей. Территория охраняется, чисто символически, двумя молоденькими солдатиками, которые, наверное, еще совсем недавно сидели в этих классах. У них напуганный вид, пуленепробиваемые жилеты и облупившиеся каски: они вряд ли смогли бы прогнать даже бродячую собаку, что уж говорить о группе террористов. Их обезвредили бы за одну секунду. К этому месту постоянно приходят люди. Немного, но — постоянный поток: семья, группа подростков, старичок, еще парни. Все молчат или говорят вполголоса, когда обходят комнаты ужаса. В центре всеобщего внимания — бывший спортзал, разрушенный и обугленный, где погибла большая часть детей. В середине находится что-то вроде алтаря, полностью покрытого цветами, свечами, рисунками, куклами, плюшевыми игрушками. И много, много бутылок — с водой, лимонадом, полных и полупустых — чтобы вспомнить ту ужасную жажду, которую испытывали дети в течение трех дней.

Знаки войны
Каждый, кто приходит сюда, зажигает свечу и ставит ее куда-нибудь — в оконные проемы, на обломки, или просто на землю. Мы тоже обходим школу. Еще видна кровь на стенах, на развалинах, на полу, иногда даже на потолке; есть следы от гранат и от пуль. Тысячи и тысячи следов. Трудно понять, как можно было так много стрелять: практически все стены и потолки полностью изрешечены выстрелами.
Должно быть, в каждом помещении происходили жесточайшие бои, длившиеся по несколько часов — а рядом были заложники. Алик останавливается там, где раньше была кухня, от которой сейчас осталась лишь груда обломков. Здесь он провел несколько часов меж двух огней, вместе с группой детей и террористом, который остался один и без оружия, и который просил свидетельствовать в его пользу, когда все закончится. «В какой-то момент снаружи выстрелили даже из пушки», — рассказывает он безо всякой высокопарности и показывает место, где была пробита стена. В то время как Алик говорит, видно, как по железной дороге, проходящей в нескольких сотнях метров от окон, проезжает поезд, перевозящий танки.
В дни после теракта прошли десятки массовых демонстраций против Дзасохова, в ходе которых требовали его отставки. Наконец он вышел на балкон президентского дворца, сказал: «Хорошо, вы правы», и отправил в отставку правительство, пообещав как можно скорее вскоре уйти со своего поста. Манифестанты отправились домой, правительство тоже. А он по-прежнему там. Говорит, что он должен остаться, чтобы сохранять порядок, избежать паники и насилия, от которых может разгореться гражданская война — и, возможно, он даже прав. В разговорах людей обвиняющий перст постепенно смешается с него на тех, кто находится выше — на Москву, на Кремль. Он, как хороший местный начальник, сделал то, что нужно было сделать, — расставил побольше полицейских, оплачивает затраты на похороны жертв, выплачивает пособия семьям погибших (Существует тариф — 100 тысяч рублей за каждого убитого, 50 тысяч за раненого, 25 тысяч за каждого человека, взятого в заложники и спасенного. Тысяча рублей — это 28 евро.) и будет платить за надгробные плиты из искусственного мрамора на новом кладбище, построенном на скорую руку в поле рядом со старым, на плоской равнине, где нет почти ни одного дерева, и которая неожиданно заканчивается прекрасной горной цепью Большого Кавказа.
Всего есть четыре типа мраморных надгробий, они выставлены у входа на кладбище. Пока еще не использовано ни одно из них, и убранное и вычищенное кладбище с вымощенными дорожками — еще такое же, как и в первые дни, когда в земле вырыли целую вереницу ям, покрытых простыми досками с именами. Здесь тоже постоянный поток посетителей. Нет ни одной могилы, которая не была бы полностью покрыта цветами, свежими и искусственными, здесь тоже много игрушек, много детских рисунков, много бутылок. На досках, иногда установленных в форме креста, там, где верующая православная семья, появились фотопортреты и даты рождения. Дата смерти у всех одна — 3 сентября 2004.

Части тел
Сложно сдержать слезы, глядя на фотографии убитых двухлетних, пятилетних, восьмилетних детей. Вот девятилетние близнецы, вот десятилетняя девочка, похороненная вместе с мамой, вот семья, похоронившая сразу шестерых детей… И это еще не все. В глубине кладбища около тридцати свежевырытых могил, с выложенными кирпичами стенками, открытые и готовые принять других «гостей». Еще есть как минимум пятнадцать трупов — или, точнее, частей тел, ожидающих опознания, которые соответствуют именам пятнадцати до сих пор не обнаруженных заложников. А в городе или в больницах Ростова и Владикавказа останется боль множества раненых, изувеченных, обожженных, которых, как всем уже ясно, полностью вылечить не удастся: многие из них навсегда останутся инвалидами. И душевные раны не легче.
О мрачной и отстраненной девушке, которая работает в прокуратуре Беслана, шепотом говорят: «Она была одной из заложниц». Шок оставляет отпечатки.
Говорят о группе психологов и психиатров, которые работают здесь. Кто знает, кто их видел? Есть и те, что предлагают новые виды терапии по психологической реабилитации: в Центре детского творчества Беслана, который полвека занимается играми и творчеством детей 8-12 лет, и который был потрясен трагедией, сейчас проходит выставка рисунков и открыток, оправленных в знак солидарности детьми со всех концов света.
В классе доктор Лолита Борукаева объясняет нам, как она лечит травмированных детей, используя «куклу Калера», названную так по имени индийского профессора, который разработал методы естественной терапии, которая основана на индивидуальных эмоциях. Одна-одинешенька, но полная энтузиазма, доктор Борукаева надеется убедить правительственных чиновников, чтобы они разрешили попробовать эту терапию в работе со всеми теми многочисленными людьми, пережившими ужас школы номер 1. Астрит Дакли, «Il Manifesto» (Италия)