«Одна из целей работы нашей комиссии — найти заказчиков теракта в Беслане. Допускаю, что это не Масхадов с Басаевым, а рыба покрупнее», — считает глава парламентской комиссии по расследованию событий в Беслане Александр Торшин.

Парламентское расследование трагедии в Беслане подбирается к своему зениту. Парадокс, но парламентарии в большей мере связаны временными рамками, нежели следствие официальное. Скажем, с момента теракта в Театральном центре на Дубровке пошел уже третий год, а конца расследованию пока не видно. Однако депутатам и сенаторам надо спешить: во-первых, сами пообещали уложиться в шесть месяцев. Во-вторых, подстегивает ситуация. Басаев и Ко грозят новыми терактами. Не дай бог, чтобы пришлось создавать очередную комиссию, когда еще не закончена работа прежней. О том, насколько успешно идет процесс выяснения того, «кто виноват» и «что делать», в интервью «Итогам» рассказывает глава комиссии Федерального собрания РФ по расследованию причин и обстоятельств теракта в Беслане, вице-спикер Совета Федерации Александр Торшин.
— С начала расследования прошло два месяца. Все идет по плану?
— Все идет по плану. Первый этап работы комиссии позади: мы собрали очень большую документальную базу. Сейчас продолжаем проверку сведений, достоверность которых вызывает у нас сомнение. Большая работа проводится командующим ОГВ(с) на Северном Кавказе Вячеславом Дадоновым. Перед ним была поставлена задача проверить информацию о том, что кто-то из террористов мог уйти. Проработан большой массив информации, но на сегодняшний день каких-либо данных, свидетельствующих о вырвавшихся из Беслана членах бандгруппы, ни у нас, ни у Генпрокуратуры нет.
— На какие ключевые вопросы вы уже получили ответы и что пока остается тайной?
— Таких вопросов, на которые мы можем дать окончательный ответ, немного. Так, например, в СМИ были намеки и прямые предположения о том, что в числе выведенных Русланом Аушевым из школы в Беслане женщин-заложниц могли быть шахидки. Сейчас поставили точку в этом вопросе — никаких шахидок среди них не было. Была одна неясность, связанная с тем хаосом, который царил в первые дни, но потом нашли всех 13 женщин, с каждой побеседовали и сделали вывод — исключено. Будем работать так по каждому эпизоду: никаких окончательных заключений до тех пор, пока не соберем стопроцентную доказательную базу. Поэтому я бы рекомендовал Генпрокуратуре аккуратнее обращаться с данными о количестве террористов. Пока ни в коем случае нельзя настаивать на том, что 32 — окончательная цифра. Что, если через месяц-другой 33-й бандит пришлет нам «привет», скажем, из Турции? Как тогда все мы будем выглядеть — и комиссия, и наша славная прокуратура? Нуждается в уточнении и информация о количестве убитых заложников. По данным Генпрокуратуры, погибли 330 человек, Минздрав говорит о 331. Разница — один человек, но это тоже важно. Вопросов, которые казались бы тайной за семью печатями, пожалуй, нет. Хотя вполне допускаю, что некоторые из 11 неопознанных трупов бандитов, возможно, не будут идентифицированы никогда: нет ни документов, ни тех людей — родственников или знакомых, — кто мог бы их опознать.
— В Беслане, насколько я знаю, ходят упорные слухи, что количество жертв значительно превышает названные официальные цифры, что погибло якобы чуть ли не вдвое больше людей. Вы могли бы внести ясность в этот вопрос?
— Вы же понимаете, что вокруг таких событий всегда много всякого мифотворчества. Сегодня у нас нет никаких оснований полагать, что число жертв теракта существенно расходится с цифрами Генпрокуратуры и Минздрава.
— Член комиссии депутат Госдумы Юрий Савельев сделал 12 октября настораживающее заявление: возможно, некоторые выводы комиссии навсегда останутся секретными, так как «правда может оказаться настолько страшной, что вызовет новые кровавые конфликты».
— Мы потом с ним по-товарищески переговорили: это заявление было основано исключительно на эмоциях. Да и что может быть страшнее того, что мы уже видели? Могу сказать, что никаких шокирующих обстоятельств, не подлежащих разглашению, нет. С другой стороны, если будут скоропалительные выводы — о национальном составе бандгруппы, например, — вы знаете, как это может срезонировать.
— По утверждению другого вашего коллеги — Аркадия Баскаева, — в ходе операции применялось тяжелое вооружение, например танки. При этом Баскаев отметил, что пока не выяснено, применялось ли оружие, когда в школе еще находились заложники или когда там оставались только боевики. Выяснен ли этот вопрос на сегодняшний день?
— Нет, до конца не выяснен.
— Якобы есть свидетели того, что первый взрыв в бесланской школе произошел снаружи. Вы проверяли эту информацию?
— Я разговаривал с представителями Генпрокуратуры, с руководителями следственной бригады: нам должны дать копии взрывотехнической экспертизы. Тогда и станет все более или менее ясно.
— То есть утверждать о том, что штурм не планировался, пока преждевременно?
— По тем данным, которыми мы располагаем на сегодняшний день, штурм не планировался. Хорошо это или плохо — другой разговор. Но вы ведь понимаете, что люди, которые стояли между спецназом и школой, родители, они как раз больше всего боялись штурма.
— Но что же тогда вообще планировалось? Ведь очевидно было, что лишенные воды и пищи заложники не сегодня-завтра начнут умирать.
— Шел серьезный переговорный процесс. У нас есть соответствующие показания: прорабатывались разные варианты того, как выходить из этой ситуации. Кроме того, понятно, что если бы планировался штурм, то он был бы проведен совсем по-другому: все-таки мы располагаем специалистами высочайшего класса. Но в тот момент они действовали по ситуации, которая сложилась после взрывов.
— Кстати, по официальной версии спецназ не подошел вовремя, потому что «убыл на полигон для проведения учения и организации взаимодействия на случай штурма». Это не противоречит утверждениям о том, что о штурме никто даже и не думал?
— В ситуации, когда жизни заложников угрожала опасность, разумеется, отрабатывались определенные схемы на любой возможный случай. По-другому и быть не могло. К тому же на учения убыл не весь спецназ, основная его часть оставалась там, где было положено.
— По версии Генпрокуратуры взрывы в школе произошли потому, что террористы были законченными наркоманами: у них началась ломка, и они уже не могли контролировать свое поведение. Ваши данные подтверждают это?
— Частично. Факт применения наркотиков подтверждается, но мы же понимаем, как ведут себя люди во время ломки. Наверное, это должно выглядеть немножко по-другому. Я думаю, что применялись особые синтетические наркотики нероссийского производства. «Героиновая» версия Генпрокуратуры для нас пока не очень убедительна.
— Члены вашей комиссии выражали желание побеседовать с единственным оставшимся в живых боевиком. Правоохранительные органы пошли навстречу в этом вопросе?
— Да, такая встреча должна состояться.
— Удалось ли выяснить, кто фактически принимал решения по ходу развития ситуации? Честно говоря, не верится, что операцией такого значения командовал начальник местного УФСБ. Тем более складывалось впечатление, что ныне отстраненный от должности Валерий Андреев во время теракта больше времени проводил перед телекамерами, чем, так сказать, на боевом посту.
— Ну, как видите, мне тоже приходится отвлекаться от расследования на общение с журналистами. На самом деле действительно командовал Андреев, именно на него официально было возложено руководство всей операцией. Другими данными мы не располагаем.
— По сообщениям СМИ, руководители ФСБ и МВД Николай Патрушев и Рашид Нургалиев прибыли в Осетию сразу после начала трагических событий. Они рассказали комиссии, что делали в эти дни?
— У нас пока не было встречи ни с Патрушевым, ни с Нургалиевым.
— Почему?
— Это вопрос тактики проведения парламентского расследования. Может быть, она правильная, может быть, нет — дело-то новое. Пока принято такое решение: за полтора-два месяца отработать все, что можно, в Северной Осетии. Далее — с 20 ноября переходим на уровень Южного федерального округа, на окружное руководство спецслужбами. Затем выходим на федеральный уровень. Мы планируем встретиться и с Патрушевым, и с Нургалиевым, и с Ивановым (Сергей Иванов, министр обороны. — «Итоги»), и с Шойгу. Обязательно обратимся за помощью в Службу внешней разведки: одна из целей работы нашей комиссии — найти заказчиков теракта в Беслане. Допускаю, что это не Масхадов с Басаевым, а рыба покрупнее.
— Основное опасение, которое сегодня высказывается по поводу расследования, — что дело ограничится наказанием стрелочников. Перед глазами опыт «Норд-Оста»: никто из высокопоставленных руководителей не понес тогда наказания. Напротив, были награжденные. Может ли история повториться?
— Парламентская комиссия имеет строго определенные рамки своих полномочий: мы не можем давать рекомендации типа «обязательно уволить или наказать такого-то». Тем не менее в докладе комиссии будет содержаться информация о том, что конкретные люди не выполнили свой служебный долг, что конкретные действия осуществлялись не теми методами и средствами, которые были предписаны. То есть из наших материалов можно будет сделать определенные выводы.
— Вы выясняете не только обстоятельства, но и причины трагедии. Главная же из них налицо — это нелокализованный очаг терроризма на Северном Кавказе, в Чечне. Значит ли это, что помимо всего прочего вы должны дать ответ на вопрос, почему усилия спецслужб по нейтрализации Басаева, Масхадова и им подобных не дают результатов?
— Безусловно. Конечным итогом нашей работы должны стать такие изменения в поведении правоохранительных органов, в самой схеме борьбы с терроризмом, при которых повторение трагедий Беслана и «Норд-Оста» было бы невозможно. Самая моя большая мечта — добиться такого же результата, которого достигла американская «Комиссия 9/11»: принятые в ходе расследования меры позволяют Соединенным Штатам вот уже три года жить без масштабных террористических актов.
— Как руководители спецслужб объясняют свою неспособность ликвидировать главарей террористов?
— Когда директор ФСБ Николай Патрушев выступал на парламентском часе в Совете Федерации и в Госдуме, вопрос об этом не поднимался. Но в ходе недавней поездки в Чечню мы прямо спросили руководителей контртеррористической операции: когда наконец будут нейтрализованы знаковые фигуры — Басаев и Масхадов? Но о сроках нам никто ничего не сказал. Впрочем, наверное, и неправильно было бы требовать обещания поймать их, скажем, через две недели. У меня нет ни тени сомнения в том, что люди делают все возможное, чтобы решить эту проблему. Думаю, главная наша беда — ведомственная разобщенность. Мне кажется, целесообразнее было бы не распылять усилия между несколькими ведомствами, а поставить конкретную задачу конкретным исполнителям.
Есть много и других вопросов к ведению контртеррористической операции. У комиссии складывается мнение, что за те 10 лет, которые идет война с терроризмом на Северном Кавказе, должны были быть сделаны какие-то более серьезные выводы. Я спрашивал экспертов: почему так долго не могли сломить сопротивление засевших в бесланской школе боевиков, когда заложников там — живых, по крайней мере, — уже не осталось? Ответ такой: за то время, которое было отведено террористам на подготовку своих кадров, они научились воевать, научились стрелять не хуже наших снайперов, научились тактике партизанского боя. Они давно избегают открытых боевых столкновений, а мы все еще ищем их в чистом поле, чтобы сразиться стенка на стенку. Нужны другие методы.
Кроме того, нельзя забывать, что событиям в Беслане предшествовало нападение на Ингушетию. Если бы федеральные силы, власти Ингушетии и соседних республик приняли тогда исчерпывающие меры по поиску и нейтрализации боевиков, устроили настоящую войну террористам и их пособникам, то, конечно, им значительно труднее было бы собраться и напасть на Беслан. Но после ингушских событий видимых успехов наших спецслужб не было. Мое мнение: в конечном счете именно эта безнаказанность послужила причиной того, что террористы, окончательно обнаглев, решили проявить себя в Северной Осетии.
— Президент интересуется ходом парламентского расследования?
— Президент в курсе: спикер Совета Федерации постоянно информирует его о ходе расследования. Последний раз информация была доложена президенту 10 ноября. Но что касается непосредственных контактов, то у меня их нет: за два месяца ни одного звонка ни из администрации президента, ни от руководства ФСБ и МВД. Не знаю, поверите вы в это или нет. Меня, например, это удивляет.
— Это хорошо или плохо?
— Это и хорошо, и плохо одновременно. Хорошо то, что президент никак не пытается повлиять на ход расследования, это совершенно правильная позиция. Но контакт, безусловно, необходим — для того чтобы понимать, какие дополнительные ресурсы может предоставить нам исполнительная власть. Ведь закона о парламентском расследовании нет, все основано на доброй воле. Хотя, конечно, добрая воля эта такого уровня, что до сих пор нам ни в чем не отказывают. Наверное, непросто было, например, собрать вместе все руководство контртеррористической операцией на Северном Кавказе, для того чтобы они дали нам свои пояснения.
— По имеющейся информации, ингуши покинули Владикавказ и прилегающие районы, ситуация очень напоминает ту, что сложилась накануне событий 1992 года. Насколько велика, с вашей точки зрения, опасность нового межнационального взрыва?
— Думаю, эта опасность снижается: мы перешагнули через несколько знаковых дат — 40 дней после трагедии и очередную, 12-ю годовщину начала конфликта 1992 года. Делаем все, чтобы сбить накал: я встречался недавно с чеченской и ингушской диаспорами Москвы, намечена встреча с диаспорой осетинской. Боюсь только сглазить, потому что ситуация действительно непростая. Достаточно какой-то более или менее масштабной. «Итоги»