Неделю назад на разбитых и покосившихся досках в разоренных классах школы №1 осетинского города Беслана кроме надписей «рухшаг ут» (царствие небесное) появились и стали с каждым днем множиться надписи «месть» и «кровь за кровь». И бросается в глаза, что слова скорби и сострадания люди пишут по-осетински, а слова «месть» и «смерть» — почему-то по-русски.

Женщины ждут президента
Главная площадь Владикавказа называется площадью Свободы, а проспект, начинающийся с нее, называется проспектом Мира. Здесь, возле здания республиканской администрации, было после 3 сентября два митинга, требовавших отставки президента Северной Осетии Александра Дзасохова, но требовавших вяло, невнятно и, поскольку организовывали эти митинги семигинские коммунисты, совсем несозвучно воле народа.
Президент Дзасохов испугался было и пообещал митингующим уйти в отставку, но потом, получив поддержку в Москве, перестал обращать внимание на этих бедолаг на площади.
Чуть ли не каждый день по Владикавказу ползли слухи, что вот как раз сегодня будет на площади Свободы настоящий митинг, организованный не семигинцами, а бесланцами. С утра площадь окружали милиционеры, и разгуливали по площади эфэсбэшники, сами способные по числу своему организоваться в приличный пикет. Но площадь была пуста. Если на прилегающем бульваре старики собирались поиграть в карты, то милиционер подходил к ним и спрашивал, зачем собрались, не с политическими ли целями. И просил стариков разойтись, даже когда те предъявляли представителю власти игральные карты. Обычно к двум часам дня становилось понятно, что митинга никакого не будет, и милицейский кордон снимали.
Единственная стихийная демонстрация бесланцев на площади Свободы во Владикавказе прошла 11 сентября. Демонстрантов было семь или восемь, но это были одетые в траур женщины, потерявшие детей. Они подошли к зданию республиканской администрации и тихо стали говорить что-то охранявшим здание милиционерам. Один из милиционеров убежал внутрь и закрыл за собой дверь, а женщины в черном ласково кричали ему вслед по-осетински. Я спросил, что они кричат, и мне перевели, что милиционер просто принял этих женщин в черном за шахидок, испугался и убежал, а они кричали ему: «Мы не шахидки, не бойся!»
Узнав, что они не шахидки и бояться нечего, милиционеры стали мягко выпроваживать женщин с площади, но тут кто-то из многочисленных репортеров поднял камеру -— снимать, как выпроваживают женщин, и работающая телекамера послужила сигналом для этих несчастных матерей, чтобы кричать, махать на милиционеров руками и даже разбить стекло в трехметровой обкомовской двери. Они кричали, что никуда не уйдут, что будут ждать президента Дзасохова здесь хоть несколько дней, не сходя с места. Но они не могли сказать, зачем им президент Дзасохов. Они говорили: «Пусть ответит!» Они кричали: «Я потеряла ребенка, я хочу себя разорвать вот так руками и не могу! Пусть выйдет и ответит, неужели президенту нельзя умереть героем, чтоб за него отпустили пять детей!» Они кричали: «Если президент не может за жизнь одного ребенка ответить, он уже не президент!»
Но это не было требованием об отставке. Они просили только, чтоб к ним пришел президент. Президент не вышел. Вести переговоры пришли министр внутренних дел Северной Осетии Казбек Дзантиев и заместитель генерального прокурора Владимир Колесников. К приходу начальства женщины эти постарались перестать причитать и плакать и сформулировали несколько вопросов.
— Скажите, почему не спасли наших детей?
— Ведется расследование, о результатах расследования вам сообщат.
— Когда милиционеры перестанут брать взятки? Они же продали наших детей!
— Ведется расследование, о результатах расследования вам сообщат.
— Вы обещаете, что когда будут результаты расследования, приедете к нам в Беслан и расскажете нам? Не журналистам, не Путину, а нам!
— Этого я обещать не могу,-— спокойно отвечал замгенпрокурора.-— Я не могу обещать, а потом не выполнить, но я вам обещаю, что расскажу о результатах расследования через средства массовой информации.
Если бы заместитель генерального прокурора говорил в таком тоне с террористами, то вот тут-то они и начали бы убивать заложников. Но эти женщины не были шахидками. Они были матерями погибших детей. Им хотелось взорваться изнутри, но не было гексогена.

Мужчины ждут извинений
Среди прочих выкриков у этих женщин на площади Свободы 11 сентября был и такой:
— Почему во всей Осетии ни одного авторитета нет, как Аушев, чтобы вошел туда внутрь и вывел детей?
Женщине ответил милицейский полковник, охранявший дверь. Он сказал:
— Вы Аушева вообще не трогайте, он с ними заодно.
Руслан Аушев заодно с террористами -— это сказал милицейский полковник, представитель власти.
Любой разговор с любым мужчиной в Осетии через две фразы приходил у меня к осетино-ингушской взаимной ненависти.
Старик на площади в Беслане, просто прохожий, увидев нас, журналистов, подошел и сказал:
— Через сорок дней приезжайте. 13 октября сильные мужчины снимут траур и найдут все базы боевиков в лесу.
Депутат бесланского городского собрания Артур Сабанов тоже говорил, что сильные мужчины станут громить базы боевиков, и через паузу добавлял:
— А слабые мужчины будут просто брать кровь за кровь,-— и я не понял, с сожалением он это говорил или с гордостью.
Аслан, небольшой чиновник из республиканской администрации, много помогал мне, угощал меня осетинскими пирогами и говорил (вот уж он-то с явным сожалением):
— Видишь, Валера, мы бедный регион, дотационный. Дзасохов не может выполнить волю осетинского народа и выгнать ингушей. Путин ему скажет, что в Москве демократия и Москва хочет в Европу вступать. И запретит геноцид. Денег не даст, учителя и врачи зарплату получать не будут, на демонстрацию выйдут.
Если послушать Аслана, то получалось, что с разрешения президента Путина геноцид устроили бы немедленно.
Алан, водитель тюремной машины, долго рассказывал мне, в каких нечеловеческих условиях содержатся заключенные ингуши в пятигорской тюрьме, качал головой и спрашивал:
— Ты в Чечне перед войной был? Ты в Югославии перед войной был? Там так же, как у нас сейчас? Похоже, люди говорят. Как ты думаешь, война будет?
Он боялся войны, но через две минуты сам же и говорил:
 — Надо летучие отряды сделать, чтоб приходили в Ингушетию и убивали у них детей.
 — Алан, что ты несешь! Ты пошел бы убивать детей?
 — Я не пошел бы! Но если бы Путин разрешил, у него есть такие звери, что пошли бы убивать детей в Ингушетию, и ингуши бы нас боялись.
 — Какие звери есть у Путина?
 — Я видел в тюрьме. Есть!
Каждый второй мужчина во Владикавказе и Беслане говорил мне, что если бы нашелся лидер, карательные отряды можно было бы собрать за два дня. И каждый второй рассказывал, что это не блеф, и приводил в пример бизнесмена Виталия Калоева, потерявшего семью в авиакатастрофе над Боденским озером и убившего авиадиспетчера компании «Скайгайд».
История про бизнесмена Калоева рассказывается в Осетии как эпос, обрастая героическими подробностями. Депутат Артур Сабанов рассказывает ее так:
— У Виталия дети погибли, его жгло изнутри, он дом, который стоит полтора миллиона, продал за двести тысяч и поехал. Он хотел просто этому диспетчеру в глаза посмотреть и показать фотографию детей, чтоб тот извинился. Но диспетчер оттолкнул его руку, фотография упала в лужу. Это было оскорбление. Виталий выхватил нож, простой складной нож швейцарский, и убил. Я знаю, я с его братом дружу. А ты знаешь, сколько сейчас в Осетии мужчин, которых жжет изнутри, как Виталия Калоева?

Дети ждут опознания
Я двести раз слышал в Осетии фразу: «Боль проходит, позор остается». Насколько я понимаю, ни один представитель власти не принес родственникам погибших в Беслане извинений, из которых можно было бы сотворить эпос. Слова, «почему он не пришел и не встал на колени ни у одной могилы», я слышал про президентов Путина, Дзасохова, Зязикова, Алханова.
Эпос творится из слухов. Результатов расследования нет, опознание идет медленно и по отношению к родственникам погибших пренебрежительно, поэтому слухов становится все больше, слухи становятся все чудовищнее и заменяют собой правду.
Я проверял каждую историю о детях, которых якобы видели после штурма живыми и которые пропали без вести. Ни одна история не оказалась достоверной. Про девочку Сабину Мамаеву вся Осетия знает, что отец посадил ее даже нераненую в белую «Ниву», и с тех пор девочка пропала. Но отец девочки говорит, что дочери не видел, а мать девочки вообще молчит, потеряла дар речи. Про мальчика Зелима Чеджемова вся Осетия знает, что его видели в зеленой скорой помощи, а машина эта была ингушская и пропала, и мальчик похищен. На самом деле никуда зеленая скорая помощь не пропала, водитель ее говорит, что не было в его машине мальчика Зелима, но целый народ уверен, что главарь боевиков по кличке Полковник ушел, прикрываясь детьми, и продаст через некоторое время детей родителям.
Чем меньше информации от властей, тем более общим местом становятся слухи о детях, похищенных ушедшими от правосудия боевиками. Тем ближе осетино-ингушский конфликт, становящийся в эпическом сознании народа не просто уже местью, а операцией по спасению детей.
Единственным человеком, развеявшим немного мои опасения, был таксист, которого я просил повезти меня на какой-нибудь блокпост на осетино-ингушскую границу или провезти меня по дороге на ингушское село Хурикау, откуда, говорят, приехали террористы. Таксист везти отказался:
— Ты что думаешь, наши менты там уже стреляют в ингушских? Не-ет, сидят вместе, мирно кушают, выпивают,-— таксист помолчал и добавил: — Что ты хочешь с ментов, у них песья кровь. Валерий Панюшкин («Власть»), Фото — Илья Питалев